Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

Теперь приятно проведенная ночь отозвалась диким сушняком и дрожью во всем натруженном теле. Делать нечего, надо было начинать день. Иванов, как мог тщательно, попытался привести себя в порядок и спустился на первый этаж. Там, в баре у Шабанова, уже сидел и скучал Вадик Медведев — пухлый, огромный, интеллигентный даже с дикого бодуна.

— О, Латвия пожаловала! — потянулся он приветственно стаканом пива в сторону Валерия Алексеевича.

— Здравствуй, Вадим. — Иванов сунул горячую сухую ладонь в мягкую лапу Медведева и уселся рядом. — Где же эскадрон коней педальных? — Он отпил выдохшегося кислого пива и посмотрел на стакан с отвращением.

— Леха наверняка в ауте на пару дней после вчерашнего, Хачик с Толей на съемке, я умираю, — лаконично подвел баланс прошедших суток Вадим. — Вот что, коллега, при всем моем уважении к Саше пить это пойло я больше не в состоянии.

— Я тебя предупреждал, Вадик, — откликнулся невозмутимо из-за стойки бармен. — Это пиво я из загашника вытащил — для пьяных «фиников» оставлял, не для людей. Вчера же все вылакали! Ты забыл, какие танцы вчера показательные устраивал со своей блондинкой?

— Какой блондинкой, Саша? — недоверчиво протянул Медведев. — Не помню никакой блондинки.

Иванов хмыкнул, припомнив, как огромный, по-медвежьи грациозный Вадим кружил вокруг себя яркую девочку в мини-юбке — девочку с огромным бюстом и не менее огромным желанием прикоснуться к живому ведущему «600 секунд». О рейтингах тогда никто толком не слыхивал, но популярность «Секунд» в Питере, да и по всей стране была просто фантастической. Девочка была из провинциальной тургруппы, и ее можно было понять, но чем кончилось дело — не помнили ни Иванов, ни сам Медведев, а бармен предпочитал никогда не напоминать своим постоянным клиентам о возникавших периодически в его заведении щекотливых ситуациях.

С Медведевым было легко и просто, несмотря на некоторые невинные капризы, которые не шли просто ни в какое сравнение с сумасбродностью главной звезды их программы — Невзорова. (Режиссер-создатель «Секунд» Кирилл Шишкин, как-то заехавший с Толей Тышкевичем поглядеть на вырицкое жилье Иванова, спустя прошедшие шестнадцать лет даже комментировать не захотел свою самую звездную программу, поскольку одно лишь перечисление списка напарников по эфиру, не сошедшихся характером с Александром Глебычем, вызывало у него идиосинкразию.) А вот Медведев как-то умел сохранять приятельские отношения со всеми. И потому через полчаса они с Ивановым выходили из пойманной мгновенно на Кировском проспекте «тачки» уже у знаменитого пивбара на Владимирском. Директор питейного заведения был одним из поклонников программы и неудивительно, что через пять минут Вадим со своим рижским гостем перекочевали из общего зала в кабинет директора, и тот самолично отослал одного из своих людей прямо на пивзавод — за свежим «Адмиралтейским».

В кабинете было темно и уютно, пиво — холодное и крепкое, в углу светился синеньким «новостным» фоном маленький телевизор. Увлеченные обсуждением сравнительных достоинств вверенного хозяину пивбара и недавно открытого «Русского клуба», в котором пару дней назад приходили в чувство в такой же ситуации телевизионные гости, они не замечали того, что на экране репортаж о неминуемой войне в Ираке сменился вдруг совсем другим сюжетом — советскими танками на фоне толпы, окружившей Вильнюсскую телебашню.

— Ледяное шампанское, конечно, нельзя назвать классическим запи-воном для огнедышащей солянки из русской печи, но мы с Валерой только после этого коктейля почувствовали себя живыми, — благодушно посмеивался Вадик, откинувшись на спинку потертого кресла, выпятив круглое приятное брюшко из объятий разошедшейся джинсовой курточки.

— Ну-ка потише, мужики, — перебил вдруг хозяин. — Тут про Прибалтику говорят, вроде танки на улицах у вас, в Литве, — повернулся он к хотевшему что-то ответить Вадику, но осекшемуся враз Иванову.

— Латвия у нас, а не Литва, — пробурчал Валерий Алексеевич, трезвея и внимательно глядя на экран.

— Сделай-ка погромче, Васильич, — посерьезнел и Медведев. Баррикады в Вильнюсе, захват войсками телебашни, взятие под охрану армии ряда других важных объектов государственного значения. Выстрелы, крики, первые трупы, (как потом доподлинно узнал Иванов) вытащенные из моргов и уже мертвыми подсунутые под гусеницы танков, тяжело ворочавшихся в заведенной провокаторами толпе. Первые «застреленные солдатами» «патриоты» Литвы, на которых, как показала потом судмедэкспертиза, не было ни одного пулевого ранения. И первый погибший русский офицер — лейтенант спецназа КГБ Шацких, убитый выстрелами в спину из «безоружной» толпы у телецентра.

Миткова делала страшное лицо на крупном плане, кривила ярко накрашенные губы. Все играли свою игру. И «саюдисты», выполняющие в точности и любой ценой планы своих западных хозяев, и московские марионетки, и агенты влияния, подогревающие неистовство по всей стране, и сумасшедший, потерявший остатки здравого смысла народ, подзуживаемый саморазрушительным садомазохизмом космополитической российской интеллигенции. Не играли только последние солдаты империи, по правде, а не понарошку идущие на штурм, по правде не стреляющие в озверевшую толпу, готовую растерзать и терзавшую беззащитных перед приказом «не стрелять!» солдат. Это уже было в Алма-Ате, Сумгаите, Фергане, Тбилиси, Баку. К Валерию Алексеевичу часто приходили беженцы с Юга, приехавшие к русским родственникам в Ригу, рассказывали леденящую душу правду о погромах, убийствах, зверствах, изнасилованиях, о всеобщем предательстве высшим руководством страны своего народа. Что-то он печатал в «Единстве», что-то удавалось показать по телевидению в том же Питере. Саша Васильев, директор интерфронтовской студии, сам ездил в Сумгаит и привез оттуда фильм, который нельзя было показать нигде… При всех своих недостатках и ангажированности партийной демократической верхушкой, Васильев все равно оставался профессиональным журналистом и режиссером. Вот только служил он совсем в другой команде, хотя и работал формально в Интерфронте, и Иванов, как его непосредственный руководитель, не мог этого не учитывать, как не мог и доверять полностью. Но все же тогда еще оставались какие-то общие понятия, ценности, которые позволяли совместно делать дело хотя бы там, где общие оппоненты становились просто подонками и врагами не идеи даже, а всего человеческого. Потом, скоро уже, все смешалось. И вычислить своих, не зараженных всеобщим безумием, не потерявших осознание стратегического пути и высших ценностей, становилось неимоверно трудно.

Против человеческого в народе, тогда еще советском народе, играли все. И московский Центр, и ведущий его твердою рукою Запад, и местные националистические князьки, плевавшие на самом деле на взрастившие их нации, но рвущиеся к власти, чтобы поскорее занять места у дележа богато одетого, но смертельно больного государства. И если еще оставался кто-то, изредка заставлявший умирающего хотя бы приоткрыть глаза, хотя бы двинуть рукой, чтобы туча стервятников встревоженно взмыла над Союзом, то этой последней стражи оставалось все меньше. И выбивали своих солдат свои же военачальники. Чем выше рангом — тем больше предательства.