Андрей Амальрик - СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)

Я при этом улыбнулся как можно шире, эту доброту излучая, и хотел добавить еще, что в народе даже сложилась поговорка «добр, как Амальрик», но этого не понадобилось: прокурор успокоился как-то, и разговор пошел спокойней.

Вступил майор: я у них в районе более четырех месяцев прописан, они меня это время не тревожили, а теперь хотят узнать, как я, где работаю?

Я ответил словами Юрия Мальцева, что работаю за своим письменным столом. Я писатель, это моя работа, и я не вижу необходимости заниматься какой-нибудь другой. Я состою в писательской организации: я член-корреспондент голландского отделения пен-клуба.

— Но этот же пен-клуб в Голландии, — сказал прокурор, — а нам нужно, чтобы вы работали на территории Боровского района.

Я сказал, что еще были некоторые обстоятельства. Мы с женой подавали заявления на временный выезд за границу — тоже не было смысла устраиваться куда-либо, ведь у нас наоборот увольняют людей, подавших заявления о выезде. Не исключено также, что после такого обращения со мной, как за эти сутки, мы подадим заявление на постоянный выезд из СССР. Наконец, из-за последствий гнойного менингоэнцефалита я очень быстро устаю, в лагере был инвалидом второй группы и никаким принудительным трудом заниматься не буду.

Прокурор и майор приводили мне по ходу дела возражения, примерно в том духе, что пока я еще не за границей и что работу мне можно подыскать нетяжелую. Затем они сказали, что пока что просто беседуют со мной, хотя могли бы сделать формальное предупреждение, что они советуют мне съездить в Москву, посоветоваться с женой о трудоустройстве, и что вот он, прокурор, приглашает меня к себе 24 февраля на беседу, он хочет помочь мне в устройстве на работу.

Я сказал, что я заеду к прокурору и с удовольствием с ним поговорю, что же касается формального предупреждения, то, насколько я слышал, СССР ведь подписал международную Конвенцию об упразднении принудительного труда.

— Мы ведь не ради вас ее подписывали, — здраво возразил прокурор.

После этого он ушел, мне же майор начал подсовывать бланк для объяснения, где я живу, почему не работаю. Я ничего писать не стал. Сначала я мягко говорил, что мне, дескать, прокурор велел сначала с женой посоветоваться, а я такой муж, что за меня все жена решает, — таких мужей, кстати, в России много, а затем, уже немного рассердившись, сказал, что ничего подписывать не буду, а если задержат меня, как грозят, то и вообще разговаривать не буду.

Бланк тогда майор убрал и начал заполнять формальное предупреждение об устройстве на работу в течение месяца; оно было отпечатано на ротапринте, выдержано в довольно туманных выражениях, говорило об ответственности, но ни на какие статьи УК не ссылалось. Так что и здесь они меня немножко обманули, говоря сначала, что хотят просто побеседовать, думали, что я так охотней соглашусь писать объяснение.

Ввели двух женщин, понятых — пожилую учительницу и еще какую-то девушку. Учительница все ахала: как же это так вы не работаете, мы вот и детей на труд воспитываем! Было в ней что-то трогательно провинциальное, такой тип сейчас встречается только в маленьких городках.

Я спросил, не возьмут ли они меня на работу в школу.

— У нас штатных мест мало, несколько учителей, завхоз.

— А вот завхозом, из меня получится прекрасный завхоз.

— Не надо, Андрей Алексеевич, издеваться над людьми, — сказал мне с укором майор.

Меж тем улыбчивый дежурный написал уже рапорт, что я отказался давать объяснения. Понятые все подписывали, спрашивая: «Нас-то не посадят?»

Я хотел сказать, что их посадят, если я не устроюсь на работу, но вспомнил, что не надо издеваться над людьми.

Никто, впрочем, ни над кем не издевалься, все были друг с другом вежливы, ни в майоре, ни в старшем лейтенанте не чувствовалось никакой личной вражды ко мне, делали то, что им приказали, но без азарта. Только прокурор еще в начале разговора упрекнул меня, что вот, дескать, из-за меня им приходится сидеть здесь вечером в субботу.

Желая сделать майору приятное, я напомнил, как он однажды удачно выразился о милиции. Майор заволновался, человек в штатском вытянул ухо. Когда я хлопотал о прописке и меня отсылали за разрешениями в Москву и в Калугу, я сказал этому майору: «Ведь вопрос можно было решить на месте, вы сами себе даете лишнюю работу». «Ничего, нас зато много», — ответил он словами Зои Космодемьянской.

Человек в штатском тоже поговорил со мной.

— Вот вы сказали, что вы писатель. Что вы пишете?

— Пьесы.

— «Просуществует ли СССР до 1984 года?» — это вы написали?

— Да, я. Вы, значит, слышали об этом?

— Слышал от Гинзбурга, когда в Тарусе был в командировке.

В Тарусе я сначала хотел прописаться и думал даже купить там дом, но меня остановило то, что там открыли отделение КГБ, не говоря уже о наездах командировочных. Когда я заметил моему собеседнику, что в Москве меня задержала не милиция, а оперативники КГБ, он поспешно сказал: «Я к КГБ не имею никакого отношения».

Меня проводили вниз, вернули все вещи, и через час я был на железнодорожной станции, а около десяти подъезжал к Москве. В поезде я дремал все время, после бессонной ночи.

С вокзала я позвонил Гюзель, но ее не было дома. Я подумал, что она скорее всего у Рубиных, поеду к ним. По пути я решил сойти на Смоленской площади и купить бутылку шампанского в честь моего счастливого освобождения.

Вагон метро был почти пуст; напротив меня сидел молодой человек в красном шарфике, на моей стороне, немного подальше, другой. «Как все же тяжело, — подумал я, — как система формирует людей, вот двое первых попавшихся советских людей, а лица у них — настоящих стукачей». С этой мыслью я поднялся и пошел к дверям: поезд подходил к Смоленской. С безразличным видом поднялся один молодой человек, следом за ним второй.

Оказалось, что гастроном уже закрыт. Я повернул назад, сразу же за углом стоял один из моих вагонных попутчиков. Не оглядываясь, я спустился в метро, как раз подходил поезд, пассажиры толпились у дверей, я остановился на платформе, двери закрылись, и поезд отошел. Остался я, двое молодых людей в красных шарфиках и еще один, немного в стороне.

Я повернулся, чтобы идти назад, и тут один из них подошел ко мне и, с ненавистью глядя в глаза, сказал: «Долго ты, падла, будешь с нами в прятки играть?!»

Я весь напрягся, а тот продолжал: «Тебя, суку, еще отпустили, нянчатся с тобой! Ты что, не понимаешь, что съезд на носу, мы из-за такого говна, как ты, не будем рисковать нашим славным съездом! Пиздуй домой и сиди там дома мы тебя не тронем!»

Я оглянулся: нет ли поблизости милиционера? Хотя обращение к милиции в таких случаях не помогает, но все же какая-то зацепка. Вспоминаю рассказ Петра Григорьевича Григоренко, как в