Кнут Гамсун - О духовной жизни современной Америки

Кин играл в Англии, но в Англии его не поняли, потому что играет он слишком тонко. Он вынужден играть исключительно для своих соотечественников, но и среди них его понимают только умнейшие. Из всех, кого мне довелось увидеть в Америке, я ни у кого не встречал такого проникновенного художественного склада, как у Кина. Этот человек не просто играет трагедию, не только изображает людей с трагической судьбой, но сама его игра в этой трагедии в свою очередь становится трагическим явлением — видишь ведь и слышишь, как в его искусстве бьется безумие. И в игре Кина, в том, как он изображает Гамлета, каждый усматривает, так сказать, две трагедии: трагедию самого Гамлета и трагедию актера. И когда Кин стоит на подмостках, одержимый своим искусством, его личная трагедия кажется зрителю не менее интересной, чем несколько тяжеловесный трагизм шекспировской пьесы. Искусство Кина — природный дар, данный ему от рождения, и, наверное, когда-нибудь дар этот и погубит его.

К сожалению, у Америки нет больше артистов одного уровня с Кином. Но актеров в Америке много. Самые старательные из них, пожалуй, ирландцы. Эти способные люди, наделенные быстрым умом, легко овладевающие всякой наукой, вороватые ирландские эмигранты, стали самыми лучшими актерами в этой стране. Особенно в фарсе не обойтись без ирландца: кажется, это просто специфическое амплуа ирландских актеров в американском фарсе — амплуа ирландца. В инсценированных; детективных историях ирландец обычно исполняет роль следователя, раскрывающего все преступления. А в патриотических пьесах ирландец, как правило, шпион, пытающийся проникнуть в военные тайны южных штатов.

В трагедиях ирландец появляется в последний миг как спасительный ангел, а в любовных пьесах он чаще играет роль богача и мецената, покровителя двух любящих сердец; словом, как ни верти, но успех всякой пьесы зависит от усилий доброго ирландца. Быть ирландцем тоже своего рода амплуа. И тот, кто выступает в этом амплуа, должен уметь говорить по-английски с ирландским акцентом, так, чтобы его почти невозможно было понять. Вдобавок он непременно должен быть рыжим, бритым и уметь танцевать джигу. Ирландец во всякой американской пьесе — тот, кто приносит с собой веселье, юмор, кто обеспечивает смену впечатлений после всякой пресной и затянутой любовной сцены. Поэтому быть ирландцем — благодарное амплуа: обычно зрители встречают ирландца ревом восторга, как только он появляется на сцене.

За немногими исключениями, искусство, с которым знакомишься на американской сцене, — искусство чрезвычайно примитивное. Оно слишком напоминает рыночный балаган. Да и пьесы играют примерно одни и те же по всей стране. На сцене театра «Гранд» в Нью-Йорке мне случалось видеть пьесы, которые впоследствии шли на второстепенных сценах в Чикаго, и, наоборот, на второстепенных сценах в Чикаго я видел пьесы, которые играли в бостонском «Гранде». Даже на какой-нибудь крупнейшей чикагской сцене сплошь и рядом видишь искусство, которое никто не осмелился бы предложить публике самого маленького театра, в самом маленьком городке у нас на родине. Но виноваты в этом не столько актеры, сколько драматургия. В американских театрах работает много способных актеров, которые за всю свою жизнь не получали других сценических заданий, как, скажем, сыграть ирландца или же негра. Истинно американская пьеса обычно не обладает строгой структурой, строгой связью первой сцены с последней, а состоит из множества эпизодов, и каждый из этих эпизодов представляет собой маленький скетч, который вовсе не обязательно органически связан с предшествующими эпизодами, как, впрочем, и с последующими. И труппа ставит себе целью не столько произвести своей пьесой какое-то общее впечатление на публику — зачем, спрашивается, вслед за последней репликой актера провозят по сцене паровоз? Нет, цель труппы состоит в том, чтобы каждой отдельной сценой захватить зрителей и заставить их аплодировать, плакать или смеяться. Гораздо большее значение придают остроумному диалогу или же любопытным обстоятельствам, при которых на сцене появится актер-ирландец, чем внутренней связи отдельных эпизодов. Настоящую пьесу, с началом и концом, подлинное драматическое сочинение, редко увидишь на американской сцене, поэтому американцы и ухитряются лепить пьесы из самых невероятных сюжетов. Не стоит даже называть такие, как «Хижина дяди Тома», «Оливер Твист» или «Битва при Атланте», — американцы способны слепить пьесы из проделок чикагских анархистов, из адресной книги, из двух кур или из Суэцкого канала; они способны драматизировать даже таблицу умножения. Нет конца тому, из чего эти янки способны сварганить пьесу.

Типичная американская пьеса — это фарс. И, как правило, фарс бутафорский. Если главное — наличие в труппе способного актера-ирландца, то следующий способ воздействия на публику — невероятные шумовые эффекты. Это пушечная канонада, потоки крови. Важная роль отводится также декорациям. Декорации придается столь большое значение в американском театре, что на афишах самым жирным шрифтом рекламируется именно она, так называемая «реалистическая» сценография. Подчеркивается, что актеры выступают в новых костюмах, и даже сообщается цена украшений, которые носит примадонна. На этих же афишах неизменно объявляется, что новый великолепный реквизит еще ни разу не показывался в данном городе. И актеры ждут, что люди сбегутся на представление, гонимые желанием увидеть эту великолепную пьесу. Учитывая важное значение декорации в любом американском спектакле, а также выдающиеся технические способности американцев, следовало бы ожидать, что декорации поражают зрителей невиданным доселе великолепием. Но, оказывается, отнюдь не всегда. Создателям декораций часто недостает художественного вкуса, чтобы поставить внешние эффекты на службу идее пьесы. Или, возможно, им недостает духовной культуры, чтобы гармонически сочетать друг с другом различные элементы декораций. На лучшей нью-йоркской сцене я как-то смотрел подобную «бутафорскую» пьесу, славившуюся своими декорациями. На сцене были показаны горы, но таких отвратительных гор я никогда не видел в Норвегии: картонные леса, картонные звери, картонные птицы, картонный слон величиной с мышонка. Все сплошь — грубый, совершенно безжизненный картон. Но в этом картонном мире сияло вечернее солнце — истинное чудо техники. Оно воистину повторяло характерный свет американского солнца; и зритель забывал, где он находится. Оно передавало смену света по мере того, как садилось «за горизонт», позади бутафорской природы. Оно рассыпало свет во все стороны, освещая сценический пейзаж, соскальзывало все ниже и ниже, потом появлялся приглушенный свет, тяжелый медный блеск тускнел, обретая матовый золотистый налет, и все ниже и ниже опускался солнечный диск. Теперь холодный свет багровел, мертвой кровью растекаясь по горным вершинам; затем свет стал зеленеть, все больше походя на бархатистую, а затем и на шерстяную ткань. И все ниже и ниже опускался солнечный диск.