Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2005 #8

Насколько трудно приходилось при этом Гоголю, можно судить из воспоминаний об этой встрече близких к покойному уже тогда Белинскому современников — Н. А. Некрасова, И. И. Панаева, П. В. Анненкова, А. Я. Панаевой. "Снисходя" к "сродникам по плоти", Гоголь при встрече с ними соблюдал определенную дистанцию и даже держал себя "как начальник", свысока, что было воспринято ими как отчужденность и холодность. Так, Н. А. Некрасов вспоминал о встрече с Гоголем, на которой присутствовал, по-видимому, в числе еще нескольких не упомянутых литераторов, Достоевский: "Раз он изъявил желание нас видеть. Я… Панаев и Гончаров надели фраки и поехали представляться, как к начальству. Гоголь и принял нас, как начальник принимает чиновников; у каждого что-нибудь спросил и каждому что-нибудь сказал". И. И. Панаев рассказывал: "Гоголь изъявил желание А. А. Комарову приехать к нему и просил его пригласить к себе несколько известных новых литераторов, с которыми он не был знаком. Александр Александрович пригласил между прочими Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина… Мы собрались к А. А. Комарову часу в девятом вечера. Радушный хозяин приготовил роскошный ужин для знаменитого гостя… В ожидании Гоголя не пили чай до десяти часов, но Гоголь не показывался, и мы сели к чайному столу без него. Гоголь приехал в половине одиннадцатого, отказался от чая, говоря, что он его никогда не пьет, взглянул бегло на всех, подал руку знакомым, отправился в другую комнату и разлегся на диване. Он говорил мало, вяло, нехотя, распространяя вокруг себя какую-то неловкость, что-то принужденное. Хозяин представил ему Гончарова, Григоровича, Некрасова и Дружинина. Гоголь несколько оживился, говорил с каждым из них об их произведениях, хотя было очень заметно, что не читал их".

Хотя Гоголь изображен в этих воспоминаниях с чувством явного недоброжелательства, однако из них можно понять, что Гоголь, при всем своем желании повлиять на молодых писателей-либералов в нужном ему направлении, все-таки не сумел, не смог, по понятным причинам, не держать себя с ними отчужденно и отстраненно. И думается, именно это прежде всего бросилось в глаза и обидело молодого Достоевского — к тому времени начинающего, но уже известного писателя. К тому же Достоевский даже не был представлен Гоголю. Представьте, прождать Гоголя два часа, Гоголь приезжает, уходит в другую комнату, там ему представляют некоторых "избранных" литераторов, а о Достоевском в буквальном смысле слова забыли…

Оскорбленный таким "снисходительным" приемом Гоголя, увидевший его глазами либеральной партии, к которой сам принадлежал, Достоевский впоследствии и выплеснул эту обиду в "Селе Степанчикове…". Во всяком случае даже и после каторги кое-что от "петрашевского" периода в Достоевском еще оставалось. Понадобились годы, чтобы либеральная шелуха окончательно отстала от Достоевского, чтобы, исцелившись вполне, он смог вернуться к тому детскому, незамутненному восприятию Гоголя, которое сумел привить ему в юности его школьный наставник Николай Иванович Билевич. Одним из свидетельств того и является упомянутая заметка, с которой открываются наброски Достоевского к роману "Подросток": "Школьный учитель, роман (описание эффекта чтений Гоголя, "Тараса Бульбы")".

Надо сказать, значение заметки о школьном учителе не исчерпывается ее отношением к замыслу "Подростка". По наблюдению А. С. Долинина, первоначально Билевич должен был стать прототипом идеального учителя в неосуществленной поэме Достоевского "Житие великого грешника". Имеет отношение он и к образу князя Мышкина в "Идиоте": "На эту связь указывает и сам Достоевский в первом номере "Дневника писателя" за 1876 г.: "Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении"… "Бесами" тема "Жития" была оттеснена лишь на время, и теперь, в самом начале 1874 г., она появилась вновь. Это видно из следующих параллелей: в поэме, кроме "великого грешника", пока еще ребенка одиннадцати лет, должны были действовать и другие дети — "честные" и "преступные"… Появляется какой-то учитель; часть действия происходит в пансионе Чермака… Там читаются произведения Вальтера Скотта, "Герой нашего времени" Лермонтова, Гоголь, — особенно часто упоминается Гоголь, — и эффект этих чтений… То же и здесь: сразу после записи о школьном учителе "описание эффекта чтений Гоголя"*.

Думается, после периода кратковременной неприязни к Гоголю, отразившейся в "Селе Степанчикове и его обитателях", обращение Достоевского к первоначальным юношеским впечатлениям от чтения гоголевского "Тараса Бульбы" и других произведений было вполне закономерным. Иначе и быть не могло. Ведь отношение к "Тарасу Бульбе" — этому уникальному созданию не только в русской, но и в мировой литературе — всегда определялось не только собственно художественными — неоспоримыми — достоинствами повести, но и религиозными, национальными и другими общественно-политическими взглядами самих критиков. Для Достоевского — православного художника и мыслителя — не оценить Гоголя за "Тараса Бульбу" по достоинству было невозможно. О стихотворениях Пушкина Гоголь как-то сказал: "Эти… сочинения можно назвать пробным камнем, на котором можно испытывать вкус и эстетическое чувство разбирающего их критика". Это высказывание вполне приложимо к гоголевской повести. "Тарас Бульба" и до сих пор остается "пробным камнем" для всякого читателя.

Выдержки из протоколов суда публикуются по тексту, подготовленному В. И. Ланиным (псевдоним Игоря фон Глазенапа) на основе публикации газеты "Киевская мысль" (1913 г.). Ввиду огромного объёма протоколов, состоящих в основном из обмена короткими репликами между участниками процесса, редакция ограничивается публикацией наиболее содержательных фрагментов — выступлений экспертов и заключительных слов Обвинения и Защиты. Сокращения оригинала сохраняются.