Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9

Но и здесь не всё так уж просто, если мы остановим своё внимание на том, что материалистическое - не всегда есть атеистическое. Посмотрим на науку той поры. В 1850 году век потрясло открытие Второго закона термодинамики (Кельвин - Клаузиус). И мыслители тут же принялись развивать энтропийную философию века - всё рождённое и созданное на земле подлежит разрушению, поскольку движется в нашем мире в одну временную сторону - в равновероятное соединение со средой. Любые реакции - химические, психические, физические - теряют неизбежно часть тепловой энергии, а значит, всё реагируемое истощается, а энтропия - то есть разрушение - возрастает.

Но в прямо противоположную по времени сторону может двигаться память, да и само христианство, как устремлённое движение к земной жизни Христа и к Его крестному подвигу, есть движение, обратное энтропии, то есть - обратное разрушению, старению, самоуничтожению и соединению со средой. Сбережение себя от злых поступков - от траты собственной энергии на разрушение, на убыстрение энтропии - вполне материально приводит человека к такой физической смерти, которая сублимирует добрые поступки в антиэнтропийное состояние, то есть в состояние вечной жизни. Иными словами - к воскресению. Антиэнтропийная модель вроде бы давала возможность материалистического, а точнее - научного, обоснования христианства. Она развивается, впрочем, и в XX веке - тем же Тейяром де Шарденом, создавшим труды по ноосфере (концепция антиэнтропийного развития мира). И если последствия этого нашумевшего открытия века у Тургенева отразились в том, что его герой сначала беспрестанно режет лягушек, а потом, умирая сам, просит Одинцову "задуть умирающую лампаду", то мысль Толстого пошла, конечно же, значительно дальше в силу эпической, глобальной способности мышления. Она вовсе не остановилась на паровом механизме, перемалывающем плотскую запретную любовь, то есть Каренину, на стальных рельсах прогресса. Механизм как железный санитар современности не мог уж особо нравиться самому автору. И запрещённый искус - переосмыслить жизнь Христа в свете новых представлений - был легко спровоцирован веком, плохо защищённым тою официальной церковью, давно не справляющейся с бурными потоками всяческого вольнодумства. Так что всё было - в духе времени, хотя Толстому, возможно, казалось, что - вопреки…

Сокровенной же жизни Льва Толстого, - уже в период его отгороженности от мира, от писания, от страстей плотских, от курения и так далее, - со всею достоверностью никто знать не может. Мы лишь имеем возможность констатировать, что последнее время его жизни было временем приближения к суровому аскетизму, характерному разве что для ранних христиан. Чего стоит уж одно его замечание о духоборах (это, кстати, о мире ценностей Запада - ценностей материального преуспеяния, и о ценностях восточного православия в его византийском понимании): ".по мере повышения материального благосостояния начинает понижаться или по крайней мере останавливаться в общине рост религиозно-нравственного сознания. То же было и с духоборами, поселёнными на Кавказе: богатея, они стали ослабевать в исполнении нравственных требований своего закона."

Не соглашаясь с Л. Н. Толстым по принципиальным вопросам, православные философы тем не менее признают: сила Л. Н. Толстого - "в его обличительной откровенности, в его моральной тревоге. У него услышали призыв к покаянию, точно некий набат совести",отмечая, правда, при этом, что он "не умеет объяснить происхождение этой жизненной нечистоты и неправды. Он точно не замечает всей радикальности эмпирического зла" (Г. Флоровский).

Говоря о позиции официальной церкви по отношению к писателю, следует иметь в виду, что так называемое "отлучение", обнародованное 24 февраля 1901 года, последовало вскоре после выхода романа "Воскресение" (1899 г.). И ладно бы духовенство там было изображено просто наскоро исполняющим обряды. Но персонаж Топоров в романе, возможно - намеренно, отождествлялся некоторыми сановниками с самим Победоносцевым, что было не вполне верно. Топоров выписан неверующим, тогда как Победоносцев, по многим источникам, являлся человеком исключительно верующим. А значит, и оскорблён был "прообразом" в значительно большей и даже болезненной степени, чем можно себе вообразить. Однако, несмотря и на это, официальная церковь лишь "засвидетельствовала", что писатель Л. Толстой "отторг себя сам от всякого общения с церковью православною". В ключевой же фразе определения сказано, что "церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею".

В определении перечисляются также церковные обряды и догматы, которые Л. Толстой иначе исполнял или истолковывал. Но то, что официально двери для писателя она оставила открытыми, а свои отношения с верующим и крещёным писателем - подлежащими возможному пересмотру, не подлежит сомнению. Так что доколе душа писателя, по мощности дара своего и искушаемая паче и паче немощных, остаётся неотпетой, дотоле и вопрос возвращения имени автора "Войны и мира" в ряд православных писателей остаётся открытым… Увы, есть одна печальная закономерность в земной творческой жизни: устремлённый всеми силами души к братскому единению слишком часто оказывается самоотсечённым именно от единства с собратьями и покоится от них на отшибе… Наиболее пылко призывающий к любви меж людьми заканчивает свою жизнь в ненависти едва ли не ко всем. А нежнейший и тонкий лирик, не замечая того, становится жесточайшим тираном для своих близких. Такими бывают издержки тяжёлого, изнурительного литературного труда. Каков же Высший суд, взвешивающий милосердно всякое страдание, и устремление, и усердие, нам не ведомо.

Печально также и другое: наш новый век был устремлён к восстановлению русского духовного единства, как никакой другой в истории. Многие начинали с трепетом надеяться на возможность объединения всех православных церквей - старых, новых, рассеянных по свету. Но сближение наше пошло на Запад, на Восток. Восстановление православного единства с Зарубежной церковью состоялось, ко всеобщему ликованию, а дружелюбные дальнейшие шаги в сторону католичества усугубили внутренний раскол в России и, кажется, уже необратимо. Народная верующая Россия уходит в пещеры, отказывается от паспортов и ИНН - то есть от участия в жизни, подвергшейся натиску глобализации. Она всё ещё хочет жить по-старому. И бессмертно то произведение, которое верно отражает пропорции, существующие в жизни. В "Казаках" Льва Толстого запечатлено навеки - и запечатано - то самое благоговение перед старообрядческим бытом, в который попадает аристократ Оленин. Он хочет любить дивный мир старых правил. Но этот мир отвергает его, просвещённого барина, любовь. Старый мир не хочет приспосабливаться к его любви. Не умеет…