Гленн Йеффет - Прими красную таблетку: Наука, философия и религия в «Матрице»

Те же самые проблемы касаются и создания защитных средств от робототехники и генной инженерии. Данные технологии слишком мощны, чтобы от них можно было отгородиться в оставшееся для этого время; даже если бы существовала возможность ввести оборонительные средства в действие, их побочные эффекты стали бы представлять, по меньшей мере, такую же опасность, как те технологии, от которых мы пытаемся защититься.

Таким образом, все эти варианты являются или нежелательными, или невозможными, либо и тем, и другим вместе. Единственная реальная альтернатива, которую я вижу, — это ограничить разработки слишком опасных технологий путем ограничения нашего стремления к определенным видам знания.

Да, я знаю, что знание — это хорошо, и поиск новых истин — тоже. Мы ищем нового знания с древних времен. Аристотель начинает свою «Метафизику» с простого утверждения: «Все люди по своей натуре жаждут знания». На протяжении долгого времени мы соглашались с достоинствами открытого доступа к информации, потому что открытый доступ является основополагающей ценностью в нашем обществе. Мы признавали проблемы, связанные с попытками ограничения этого доступа и ограничения накопления новых знаний. В последнее время мы дошли до настоящего обожествления научного знания.

Однако если беспрепятственный доступ к информации и, следовательно, неограниченное познание ставит всех нас под угрозу исчезновения, элементарный здравый смысл требует, чтобы мы пересмотрели даже эти основные и существующие долгое время принципы, несмотря на отрицательные исторические прецеденты.

Именно Ницше предупреждал нас в конце XIX века не только о том, что Бог умер, но и о том, что «вера в науку, предстающая нынче неоспоримой, не могла произойти из такой калькуляции выгод — скорее вопреки ей, поскольку вере этой постоянно сопутствовали бесполезность и опасность "воли к истине", "истине любой ценой"». [199] # Ницше Ф. Веселая наука, аф. 344. Именно с этой неисчезающеи опасностью мы и столкнулись сейчас лоб в лоб — с последствиями наших поисков истины. Истину, поисками которой занята наука, можно, без сомнения, рассматривать как весьма опасную замену Бога, если существует вероятность того, что она приведет нас к вымиранию.

Если бы мы как вид могли договориться о том, чего мы хотим, куда идем и почему, мы сделали бы свое будущее гораздо менее опасным: тогда мы, возможно, поняли бы, от чего мы можем и должны отказаться. В противном случае мы можем с легкостью втянуться в гонку вооружений на основе GNR-технологий, как это произошло с NBC-технологиями в двадцатом столетии. Может быть, в этом заключена основная опасность, потому что если подобная гонка начнется, остановить ее будет очень сложно. На этот раз — в отличие от ситуации во время проекта «Манхэттен» — мы не находимся в состоянии войны с непримиримым врагом, угрожающим нашей цивилизации. Вместо этого нас подгоняют наши привычки, наши желания, наша экономическая система, наше любопытство и соревновательный азарт.

На мой взгляд, все мы хотим, чтобы направление нашего развития определялось нашими общими ценностями, этикой и моралью. Если бы мы накопили больше коллективной мудрости за последние несколько тысяч лет, тогда наш сегодняшний диалог протекал бы в более практической плоскости, а невероятные силы, которые мы вот-вот выпустим, как джинна из бутылки, не причиняли бы столько беспокойства.

Можно было бы допустить, что к подобному диалогу нас приведет инстинкт самосохранения. У отдельных индивидуумов этот инстинкт срабатывает, однако как биологический вид мы ведем себя, похоже, во вред самим себе. Имея дело с ядерной угрозой, мы часто вели нечестный диалог с самими собой и друг с другом и таким образом значительно повышали риск. То ли это было обусловлено политикой, то ли мы просто не думали о будущем, то ли, сталкиваясь с подобными серьезными угрозами, мы от страха действуем нерационально, — я не знаю. Только это не сулит нам ничего хорошего.

Новые ящики Пандоры, созданные генетикой, нанотехнологией и робототехникой, уже почти открыты, и все-таки, по-видимому, мы едва обратили на это внимание. Идеи нельзя запихать обратно в ящик; в отличие от урана или плутония их не нужно добывать и очищать, и их можно свободно копировать. Если однажды они появляются, то это навсегда. В своем знаменитом сомнительном комплименте Черчилль заметил, что американский народ и его вожди «всегда поступают правильно после того, как испробуют все другие альтернативы». Однако в этом случае мы должны действовать с большей предусмотрительностью, поскольку поступить правильно лишь в последней попытке может означать утрату шанса сделать это вовсе.

Как сказал Торо: «Это не мы ездим по железной дороге; это она ездит на нас». И вот против этого-то мы и должны бороться в наше время. Действительно, на повестку дня встает вопрос: кто будет хозяином? Переживем ли мы наши технологии?

Нас вталкивают в этот новый век без плана, без руля, без тормозов. Неужели мы зашли уже так далеко, что не можем изменить курс? Я так не считаю, но мы еще даже и не пытались это сделать, между тем как последняя возможность установить контроль — отказобезопасная точка — быстро приближается. У нас есть первые роботы, играющие роль домашних любимцев, плюс коммерчески доступные методы генной инженерии, а наши нанотехнологии вообще стремительно совершенствуются. Поскольку развитие этих технологий проходит через несколько стадий, совсем необязательно — как в проекте «Манхэттен» и испытании «Тринити», — что последняя стадия в апробировании технологии окажется затяжной и трудной. Прорыв к неограниченному самовоспроизводству в робототехнике, генной инженерии или нанотехнологии может произойти внезапно и удивить нас так же, как мы удивились, узнав о клонировании млекопитающего.

И все-таки я верю в то, что у нас есть основания надеяться. Наши попытки справиться с оружием массового уничтожения в прошедшем столетии обеспечивают яркий пример самоограничения, который нам следует принять во внимание: Соединенные Штаты в одностороннем порядке и без предварительных условий отказались от дальнейшей разработки биологического оружия.

К отказу от исследований в области биологического оружия американцев подтолкнуло осознание того, что вдобавок к огромным затратам, необходимым для создания этого ужасного оружия, может оказаться так, что его смогут без труда воспроизвести и оно попадет в руки неподконтрольных стран или террористических группировок.

Был сделан ясный вывод: стремясь разработать подобное оружие, мы можем создать дополнительные угрозы, а если мы откажемся от этой цели, то обеспечим себе более безопасную жизнь. Мы воплотили свой отказ от биологического и химического оружия в Конвенции о биологическом оружии 1972 года и в Конвенции о химическом оружии 1993 года. [200] Meselson.