Вадим Штепа - RUтопия

Как видим, в одном этом «ничтожном» для профанов лингвистическом нюансе разверзается грандиозная мировоззренческая пропасть — между теми, для кого реально наступил Новый Завет, и теми, кто по сути остался в ветхозаветном «ожидании», но лишь внешне старательно изображает из себя «христиан».

Иногда «правке» подвергалась не столько буква , сколько сам дух истолкования текстов. Вот, к примеру, знаменитая фраза из послания апостола Павла к Римлянам: «Несть бо власть аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть». В дониконовском русском мировосприятии это понималось так: «ибо нет власти, если она не от Бога: настоящие власти от Бога учреждены». С укреплением же тоталитарного московского царства эти слова обрели совершенно иной расхожий смысл: «нет власти не от Бога», т. е. сакральна вообще всякая власть.

Термин «старообрядчество» представляется неадекватным, поскольку акцентирует внимание не на духовном своеобразии этого движения, а на его внешней атрибутике. Кроме того, он не был самоназванием — это никонияне нарекли русских традиционалистов «старообрядцами» и «раскольниками». Какого-то единого «старого обряда» вообще не существует — богослужения поморцев, сторонников Белокриницкой иерархии, не говоря уже о Спасовом согласии (нетовцах), существенно разнятся, а профаны валят все в одну «старообрядческую» кучу. Смысл сопротивления никоновской справе состоял не в защите каких-то формальных признаков обряда, но в понимании их символического значения. Важна была не старина веры, а ее полнота .

«Раскол», в сущности, произошел между полной и урезанной версиями русского православия. Если первая воплощала в себе все мировоззренческое и ритуальное богатство христианства со времен восприятия его Русью, то вторая превращала его в некую внешнюю, формальную структуру, механический набор слов и обрядов, зачастую непонятных самим верующим. Да и вообще, отныне предписывалось просто «верить», но не «знать». Иначе могли возникнуть очень неудобные вопросы — к примеру, что же такого «греховного» в двоеперстном знамении? А ведь Никон, предав его и всех, кто им знаменуется, анафеме, по существу анафематствовал всех святых, начиная от апостолов…

Двоеперстие символизирует сочетание Божественной и человеческой природ во Христе. Равно как и (также анафематствованный) крестный ход посолонь храма означает совпадение путей Божественного и человеческого. Но видимо, завистливым «справщикам» из Второго Рима очень не хотелось, чтобы на Руси они совпадали…

О настоящем значении и смысле обряда, который никонияне довели до простой формальности, писал староверческий философ Михаил Семенов:

Обряд в свое время создан великой мыслью, огромной духовной энергией, подъемом духовного настроения. Но всякая энергия всегда сохраняется по закону, так сказать, «сохранения духовной энергии». Как теплота, духовная сила обряда сохраняется в нем в скрытом состоянии. В обряде застыли «слова». Для человека, которого еще не пригрело солнце Благодати, они мертвы, безжизненны, но и для него они могут проснуться, «ожить». В обряд нужно вглядеться, войти вглубь, чтобы его сила ожила для сердца.

Таким образом, природа раскола состояла не в обряде как таковом — обряд был лишь ее самым наглядным выражением. Когда само слово «православие» оказалось узурпировано никониянами, традиционные православные предпочли называть себя «староверами». Хотя это также было не совсем адекватным названием — выходило, будто они веруют в некую «старину», а не в вечные принципы христианской Церкви. Но изложить свои взгляды более рационально они затруднялись (как и представители всякой живой веры), потому и неудивительно, что лучше всего это сделали вполне светские исследователи. Которые, что интересно, прикасаясь к этой теме и сами вдруг начинали сомневаться в официальной точке зрения. Известный староверческий писатель начала ХХ века Федор Мельников приводил множество таких «прозрений»:

«Раскол старообрядческий, — заявил недавно проф. Е. Барсов, — на мой взгляд, вовсе не был результатом так называемого мертвообрядового направления, о котором написаны едва ли не целые книги. Напротив, старообрядчество возникло из самого живого мистического отношения к обряду».

Кроме того, — говорит другой профессор, А. Лебедев, — самая «причина раскола лежит гораздо глубже, — она касается самого существа Церкви и основ церковного устройства и управления. Различие в обрядах само по себе не привело бы к расколу, если бы дело обрядового исправления велось не так, как повело его иерархическое всевластие. «Ничто же тако раскол творит в церквах, якоже любоначалие во властех», — писал известный вождь старообрядчества, протопоп Аввакум, в своей челобитной к царю Алексею Михайловичу. И вот это-то любоначалие, угнетающее Церковь, попирающее церковную свободу, извращающее самое понятие о Церкви (церковь — это я), и вызвало в русской церкви раскол как протест против иерархического произвола. Любоначалие было виною, что для решения религиозно-обрядового спора, глубоко интересовавшего и волновавшего весь православный люд, собран был собор из одних иерархов без участия народа, и старые, дорогие для народа обряды, которыми, по верованию народа, спасались просиявшие в Русской Церкви чудотворцы, беспощадно были осуждены; и на ревнителей этих обрядов, не покорявшихся велениям собора, изречена страшная клятва, навеки нерушимая».

Обычно принято считать, что религиозные консерваторы выступают гонителями свободы — как и было в ту эпоху в Европе, где сжигали «еретиков». На Руси же все случилось с точностью до наоборот: именно « ревнители древлего благочестия» оказались самой гонимой и свободолюбивой социальной группой. Вместе с «новогреческими», прошедшими в свое время через унию канонами, никонияне познакомили Русь и с опытом настоящей инквизиции. Сжигания в срубе, дикие пытки, распятия на дыбе вошли при Никоне в обыденность. Хотя Церковь в ее мистическом понимании к ним была не только не причастна, но выступала именно жертвой. Показательным примером здесь стало героическое 18-летнее (1658–1676) сопротивление иноков Соловецкого монастыря никониянскому государству. Когда же Соловецкая обитель была все же захвачена, сотни ее воинов-монахов были жестоко замучены и казнены под радостные благодарственные молебны никониянских попов. Интересно, вспоминали ли об этом духовные потомки этих попов, иное поколение никониянских иерархов, когда они сами оказались на Соловках при советской власти?..

Церковь тогда ушла из Москвы, превратившись в незримую, но повсеместную сеть множества толков, согласов и духовидцев-одиночек. Узурпация бывшей столицей (неслучайно, что вскоре она и политически оказалась «бывшей») внешнего статуса «Третьего Рима» — при полном отступничестве от его внутреннего духовного смысла — вызывала наибольшее неприятие у проницательных староверов. И это неприятие превзошло у них даже известную прежде неприязнь к иноверцам — в посланиях согласа странников (бегунов) содержится такая радикальная формулировка: