Вадим Штепа - RUтопия

Шокируя «развитой Запад», Индия постепенно становится ведущей страной по производству IT-услуг. Эта эволюция оказалась настолько парадоксальной и непредсказуемой, настолько несовместимой с традиционным имиджем «нищей страны», что многие не верят в нее до сих пор. Даже в США, где программирование играет огромнейшую роль, эта сфера скорее является придатком более емких индустрий, но никак не «вещью в себе». Здесь же наблюдается настоящий феномен, уже успевший получить наименование «индийской модели». Индийское правительство ничто так активно не спонсирует, как развитие телекоммуникационных инфраструктур. Провайдеры там не платят налогов вовсе! Количество индийских программистов, получивших самое качественное современное образование, приближается к 10 миллионам и все равно они нарасхват у крупнейших мировых производителей софта — американских и японских.

Программа строительства Беловодья без них также не обойдется никак.

Феномен казачества в своих истоках вполне воспроизводит структуру вольной варяжской дружины. Если на Севере Руси утверждалось гражданское сознание, а в Московии — барско-холопское, то казачий Юг преемствовал институт воинской демократии — круг , на котором избирались старшины и гетманы.

Однако природа этого круга часто упрощается до описания каких-то сугубо управленческих функций в почти неуправляемой «казачьей вольнице». Ортодоксальные российские историки столетиями создавали имидж казачества как некой бегло-разбойно-бунтарской стихии, терпимой центральной властью лишь постольку, поскольку оно прикрывало южные границы государства от непрошеных гостей. Казачество, конечно, выполняло и эту функцию — но не она была главной. Точнее, она была лишь одним из внешних проявлений особой внутренней природы этого сословия, являвшего собой прямой русский аналог европейских военно-монашеских орденов.

Эти средневековые ордена, как правило, были автономны и даже независимы от государств, на территории которых номинально находились, существуя как экстерриториальные организации. Роман Багдасаров в своей книге «За порогом» [80] В самом этом названии слышится мистико-символическая «расшифровка» Запорожья. ломает множество позднейших стереотипов, описывая Запорожскую Сечь именно и прежде всего как такой посвятительный орден. Он просуществовал три века (около 1480–1775), заставляя считаться с собой все соседние страны — Польшу, Московию, Турцию. И лишь попав под пяту унитарной Российской империи, был отторгнут и уничтожен.

Хотя внешне Сечь существенно отличалась от западных орденов с их подчеркнутой герметичностью, внутренний духовный накал был в ней ничуть не меньшим. Никаких формальных границ на вход и выход из Сечи не было — все решала степень «вруба» адептов. «На Запорожье говорят, что они войско вольное, — кто хочет приходит по воле, и отходит по воле». Никаких фиксированных сроков пребывания в Сечи также не утверждалось.

Эта «анархия» была, однако, совершенно мистической, поскольку

знакомство с эмблематикой и регалиями Войска может сильно поколебать утвердившееся мнение о нём, как о дикой своре босяков, не руководимой никакими высшими принципами.

Геральдике и символике в Сечи всегда уделяли особое внимание. Каждый курень имел свою эзотерическую атрибутику (символы космоса, священного оружия или тотемных животных), имеющую прямые аналоги в западных рыцарских орденах. Причем некоторые символы запорожцы старались буквально воплотить в жизнь, и если, к примеру, одним из таких символов был волк, то молва наделяла носивших его изображение казаков способностью к оборотничеству. Буйная удаль и героическое безумие, постоянно проявляемые в боях и на пиршествах, только подкрепляли подобные представления.

Истоки этой «сверхчеловечности» запорожцев Багдасаров видит в том, что

именно отстаивание беспредельной, дарованной Христом-Спасителем внутренней и внешней свободы являлось главной функцией Запорожской Сичи как православного рыцарского ордена. Хотя большинство сичевиков вышло из Южной России, а потом оказалось в подданстве у Московского Царя, но воевали они не за него и не за Украйну, «отчизну-матку», а за чистоту и славу дедовской Веры, проповедуя не словом, а ратными деяниями наступление Божьего Царства, водворившегося в их душах.

Такая духовная свобода и воля к ее непосредственной реализации — безусловный атрибут раннего христианства. (→ 2–6) Но на фоне засилья позднего, догматически закостеневшего вероисповедания, исследователь определяет религиозную практику запорожцев уникальным сочетанием «православный дзен»:

Указания на практику немотивированного, парадоксального восприятия трансцендентного есть во многих житиях христианских святых (особенно — юродивых) и она напоминает учение дзен (чань) в Буддизме. Запорожская Сичь, где немотивированное поведение носило коллективный (но неодинаково проявляющийся) характер, представляла собой общество альтернативного типа по отношению к соседним государствам.

Помимо онтологической потребности в воинском подвиге, упоения гибелью (прежде всего собственной), ритуальных опьянения и проматывания добра, к аскетической и медитативной практике сичевиков относятся: знаменитая козацкая дума при созерцании бурных днепровских порогов, погружение в транс от слуховых вибраций степи, курение люльки с табаком (или опием), слушание кобзарей (которые «долю спiвают»), пляска доупаду… (→ 2–5) Все эти элементы, прокладывая путь к сверхрациональной области восприятия, формировали неповторимый облик каждого рыцаря и кошевого братства в целом. Общаясь между собой, запорожцы создали арго (на базе украинской мовы) с бесконечной лестницей смыслов и освобожденным синтаксисом.…

При инициации запорожец получал «новое имя» (→ 3–4), которое имело брутально-вызывающий характер: Гнида, Пивторикожуха, Непийпиво, Нейижмак, Семи-Палка, Не-Рыдай-мене-маты, Лупынос, Шмат, Шкода, Часнык, Лысыця, Ворона, чем выказывалось полное презрение к мiру сему, который покидал член Ордена. На запрос России или Польши — нет ли в Сичи какого-нибудь Иванова или Войновича, запорожский Кош уведомлял, что таких лиц в Сичи нет, а есть Задерыхвист или Рогозяный-Дид, прибывшие около того времени, о котором запрашивали чиновники. [81] То же позднее повторилось и в донском казачестве, сформулировавшем знаменитый девиз: «С Дону выдачи нет».

Зачастую это «новое имя» подбиралось по полной противоположности к внешнему облику и характеру — но смысл такой инверсии был гораздо глубже, чем просто окончательно запутать профанический мир: