Наталья Гриб - Газовый император. Россия и новый миропорядок

Дорога на Восток

Утром 6 января 2004 года я села в машину и поехала из Минска в Москву продолжать работать энергетическим журналистом. То, что я до тех пор видела с одной стороны, открылось теперь с совершенно иного угла зрения. Парадокс информационных потоков в разных точках планеты заключается в том, что одно и то же событие приобретает совершенно разные оценки в зависимости от степени важности этой новости для общества. Не прошло и месяца с моего переезда, как Кремль принял решение начать первую газовую блокаду зарубежных потребителей. Так я оказалась в гуще событий – в центре газовой войны России и Белоруссии – в качестве простого солдата пера.

Из Минска до Москвы 700 км по прямой – эту международную трассу построили к Олимпиаде 1980 года, и она до сих пор остается лучшей магистралью, связывающей Москву и Берлин. Проехав по ней несколько раз, я убедилась, что дороги в Белоруссии почти не уступают немецким автобанам. Мчишься себе, включив круиз–контроль, со скоростью 120 км в час, причем на совершенно законных основаниях. Дороги разительно отличаются от российских с их коррупционным укладом, позволившим своровать деньги при строительстве автомагистрали международного значения и подвергнуть риску жителей многочисленных деревень, которые пересекает скоростная трасса без подземных или надземных пешеходных переходов. А потом предоставить двум десяткам патрульных милиционеров брать с водителей взятки за превышение скорости до 80 км в час.

Историческая трасса начинается от Дома правительства России, где расположен рабочий кабинет премьера Владимира Путина, пересекает МКАД, огибает Минск и уносится дальше на Запад – через Варшаву до самого Берлина, где в свое время служил российский премьер. Если бы меня просили нарисовать трассу газопроводов из России в ЕС, я бы провела линию параллельно этой дороге…

После 1991 года российская монополия регулярно практиковала краткосрочное сокращение поставок газа на 25–50%, стимулируя Белоруссию своевременно платить за газ. До конца 1990–х годов в СНГ процветали бартерные схемы, и Белоруссия в числе прочих покупателей периодически запаздывала с оплатой на месяц–другой, а то и на третий. К середине года обычно накапливалась приличная сумма долга, которая вместе с задолженностью других стран СНГ приводила к кассовому разрыву в балансе «Газпрома». В правительство Белоруссии и госпредприятие «Белтрансгаз», владеющее магистральными газопроводами и отвечающее за транзит российского газа в Польшу и на Украину, летели телефонограммы из Москвы с требованием срочно погасить задолженность, подкрепленные угрозой сокращения поставок с ближайшего понедельника. В печать такие телеграммы попадали редко, потому что в эту минуту премьер (а если не помогало, президент Белоруссии) вмешивался в ситуацию —деньги изыскивались или долги реструктуризировались, и добрососедские отношения восстанавливались.

Например, в апреле 1998 года глава «Газпрома» Рэм Вяхирев и премьер Белоруссии Сергей Линг подписали программу реструктуризации белорусских долгов за российский газ на сумму $230 млн. 74% платежей должны были осуществляться белорусской продукцией, 26% – «живыми» деньгами. «Газпром» в придачу списал с «Белтрансгаза» $26 млн пени. Это была очередная уступка Минску.

Однако идти на бесконечные уступки Москва не хотела. Кремль требовал вернуть под контроль «Газпрома» магистральные газопроводы Белоруссии. К весне 2002 года все аргументы в пользу того, что этого делать не надо, иссякли, и в апреле Александр Лукашенко подписал–таки вместе с Владимиром Путиным меж–правсоглашение о развитии отношений в газовой сфере России и Белоруссии. Этот документ должен был стать историческим, поскольку предполагал сохранение низких цен на газ для Белоруссии ($32) взамен на создание на базе «Белтрансгаза» совместного предприятия с «Газпромом» к 1 июля 2003 года. Через полгода белорусский лидер понял, что просчитался, и намекнул, что Минск «мог бы иметь дополнительно от $800 млн до $1 млрд за транзит газа по мировым ставкам».

В Кремле сделали вид, что не понимают таких намеков. Как следствие, 1 июля 2003 года «Белтрансгаз» все еще не подлежал приватизации. Формально дело было в оценке активов: «Газпром» хотел забрать половину предприятия за $600 млн в счет погашения долга, а Александр Лукашенко стоял на своем – $5 млрд и баста. Конфликт обострялся. Белорусские власти хотели увязать сделку с сохранением цен на газ на уровне внутреннего рынка России – $40 за тыс. кубометров. В ответ «Газпром» объявил о намерении повысить цены на газ для Белоруссии на 2004 год до $50. Для придания своим угрозам веса Россия частично сократила поставки газа для белорусов 1 января и 24 января 2004 года. Переговоры продолжались.

Через пару недель после моего переезда в Москву в январе 2004 года начальник департамента по информационной политике «Газпрома» Александр Беспалов пригласил меня в свой кабинет – выпить чаю и поговорить о российско–белорусских отношениях в газовой сфере. «Зачем же Лукашенко заявляет, что все проблемы урегулированы, а договор на поставки газа подписан? – удивлялся он, закуривая сигару. – Ведь ничего нет. Ничего не решено. Совершенно ничего не подписано». Я отвечала, что существует информация для внешнего потребления и внутреннего пользования. «Надо успокоить народ, поэтому власти и говорят, что все решено», – сказала я. «Нет, ну как же это в принципе возможно?» – недоумевал главный информационный стратег «Газпрома».

Российская монополия начнет использовать всевозможные приемы для выставления условного противника в невыгодном свете лишь спустя два года – в первой войне против Украины. Поэтому белорусского президента можно считать крестным отцом информационных атак в газовых войнах в СНГ. А на тот момент менеджмент «Газпрома» еще изучал дозволенные и недозволенные приемы ведения информационного боя на уровне «кадетского корпуса». Не перекрыть ли газ Белоруссии, рассуждали тогда в 35–этажной башне на улице Наметкина,16 в Москве, хотя бы на том основании, что одному российскому гражданину, проживающему в деревне Могилевской области, местные власти не подводят к дому газовую трубу? Когда у меня об этом спросили, я искренне рассмеялась и сказала, что над «Газпромом» будет смеяться вся Европа, если он по такому глупому поводу отключит целую страну.

Я была убеждена тогда и считаю теперь, что каждый из участников энергетического диалога должен отстаивать свои позиции любыми доступными ему способами, не разрушающими жизнь других людей. Однако отключение газа в сильные морозы может привести к разгерметизации газовой системы и, как следствие, – к коллапсу энергосистемы. Мне могут возразить, что у энергетиков должно быть запасное топливо – мазут. Но как тогда объяснить падение температуры в больницах Словакии в январе 2009 года до минусовых значений и закрытия средних школ в Болгарии из–за дефицита тепла и света? Ведь это прямой шаг к гуманитарной катастрофе. Стоит ли одна, пусть и победоносная, газовая блокада лишения людей тепла?