Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника

Нам с Алексеичем удалось побывать в Польше уже после развала СССР и крушения польского социализма, так что впечатления оказались несколько иные. Ранней весной 1992 года отправились мы с туристической группой (читайте – группой «челноков») по маршруту Москва-Варшава-Белосток-Москва. Честно говоря, я ехать никуда вообще не собирался, но в гастрольной работе «Машины времени» появился перерыв, а сидеть и тупо репетировать с коллегами, которые понимают язык музыки только с третьего-четвертого раза, если понимают вообще, меня совершенно не прельщало. В свое время по аналогии с хоккеистами, у которых есть выражение «Тренируется тот, кто играть не умеет», Стас Намин выдал сходную крылатую фразу. На вопрос какого-то провинциального корреспондента, сколько часов в день репетирует ансамбль «Цветы», он сказал, что репетируют люди, которые не могут сыграть что-то с первого раза, а таких он в коллективе не держит. В общем, свободное время было, путевка, да еще со скидкой, стоила очень недорого (долларов двести на неделю), а выпить «выборовой» водки на родине Дзержинского, Барбары Брыльской и хоккеиста со звучной фамилией Ёбчик, забросившего нашей сборной три шайбы во время чемпионата мира в Катовице, хотелось.

Отправились мы, как обычно, с Белорусского вокзала, причем оказались единственными гражданами России, у которых не было с собой багажа. Две маленькие сумочки со сменой белья и туалетными принадлежностями и пакет с водкой и закуской за багаж никто не считал. Я никогда и нигде больше не видел таких огромных сумок, как тогда на Белорусском вокзале. Гигантские клетчатые вместилища товаров народного потребления из прочнейшего нейлона выглядели настолько монументально, что казавшийся мне до того огромным вратарский баул Алексеича смотрелся рядом с ними как дамская сумочка. Сумки имели специальную конфигурацию, чтобы проходить в вагонные двери, а затем помещаться на верхних багажных полках. Я наблюдал, как из только что пришедшего экспресса выталкивали клетчатых чудовищ. Двое тянули за ручки снаружи, а другая пара толкала багаж из тамбура. А потом это все тащилось в город и растворялось в пучине вещевых рынков и комиссионок, которые тогда еще существовали.

Мы с Алексеичем сидели вдвоем в трехместном купе (три полки друг над другом, правда, широкие и мягкие), поскольку ради комфорта выкупили третий билет до польской столицы. Как выяснилось позже, сделали мы это совершенно правильно и извлекли из содеянного немалую по тем временам выгоду. Правда, поначалу все попытки занять «свободное место» мы отвергали, но потом решили, что за 50 долларов заполнить верхнюю и багажную (она была напротив) полки можно. Челноки из соседнего купе, багаж которых не влезал к ним, за жизненное пространство кроме полтинника выдали нам еще жареную курицу, которых у них было в запасе аж шесть штук, бутылку «Абсолюта» и два блока сигарет LM, бывшие, как выяснилось позже, у наших польских братьев самым ходовым товаром. Зашедший к нам в купе проводник узнал меня и, взяв автограф, спросил:

«А что, у „Машины времени» действительно так плохи дела, что приходится „челночить»?» Я, не моргнув глазом, ответил ему, что сейчас просто моя очередь, а вот на следующей неделе товар в Польшу повезет Макаревич. Проводник во всеуслышание пообещал нам решить все проблемы с багажом на таможне, за что соседи выдали нам на границе еще двадцать пять долларов. А потом еще привели к нам безбилетного гражданина, который готов был отдать сто долларов за то, чтобы его перевезли через границу, причем обещал появиться в купе лишь в Бресте. Мы, конечно же, согласились, заработав таким образом на почти бесплатном (30 долларов) билете около двухсот баксов и водку с закуской.

Обеспечив себя финансовым и пищевым довольствием, мы мирно попивали водку, как неугомонные соседи опять пришли к нам пообщаться и посоветоваться. Оказалось, им нужно было перевезти через границу три тысячи незадекларированных долларов на закупку товара. А сделать это на халяву было очень трудно, поскольку таможенники знали всех постоянных «клиентов» и брали с них до 10 процентов от провозимых сумм. Сначала они предложили нам за стольник разместить свои капиталы у нас, но мы отказались. Алексеич, правда, обещал подумать и найти такое место, где валюту точно искать не будут. За удачный провоз ему также была обещана премия, но лишь в 50 долларов, поскольку никакой ответственности он не нес, а просто креативно подходил к решению проблемы.

Уже на подъезде к границе, когда «челноки» заволновались и стали настойчиво просить «думать побыстрее», Алексеич продемонстрировал блестящий ход. Закрывшись в купе, он взял несколько «сотенных», смял их комком, завернул в газетную бумагу, скомкав еще больше, а затем принялся за фольгу, в которой до этого находилась жирная жареная ряба. Оторвав соответствующий кусок, он сунул в него пару бычков, куриную кость (так, чтобы она торчала наружу) и газетный сверток с долларами. Затем скомкал фольгу вокруг внутреннего содержимого. Примерно так же были изготовлены еще несколько «контейнеров». Обильно посыпав их спитым чаем и прочим мусором, он аккуратно разместил их в прозрачном полиэтиленовом пакете, как бы приготовленном к выбросу в помойку. А сам пакет положил на самом видном месте – у окна на столике рядом с полупустыми чайными стаканами. Забегая вперед, скажу: композиция оказалась настолько блестяще изготовлена, что когда таможенники на границе стали «шмонать» наших соседей и ничего не нашли, они так расстроились, что пообещали убить своего информатора, который сообщал им о провозимых ценностях. В заключение, пожелав сквозь зубы счастливого пути, один из них сказал: «Вы бы хоть убрали тут у себя, все-таки за границу едете», – на что получил ответ в том смысле, что «курица – не птица…»

Хотя я несколько раз пересекал бывшую советско-польскую границу, делал я это по преимуществу либо во сне, либо очень нетрезвым. А тут случилось так, что мне удалось даже провести некоторые наблюдения. Не знаю почему, но по мере приближения заграницы дома вдоль железной дороги становились все более основательными. Если километров за сто мы видели крытые соломой хатенки, то через пятьдесят верст вокруг стояли уже кирпичные строения, покрытые оцинкованным железом. А еще ближе к рубежу бывшего общего Отечества разместились прообразы современных коттеджей с гаражами и высокими заборами. Зато после переезда и смены вагонных тележек на более узкие европейские опять появились соломенные крыши и глинобитные стены, которые по мере удаления от экс-СССР постепенно сменялись деревянными и кирпичными домиками, домами и домищами. Правда, скажу вам, не было ни одного строения, которое можно было бы без стыда показать сегодня где-нибудь на Рублевке. Но закономерность в размещении жилых строений мне вывести так и не удалось, поскольку я выпил водки и проспал до самой Варшавы.

Читать дальше