Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть I

Наступала весна с теплом и надеждами на быстрейший разгром врага. Совершенно неожиданно начальник вызвал всех нас и попросил некоторых вернуться в свои части. Остальным, в том числе и мне, было объявлено, чтобы мы самостоятельно добирались попутными машинами в город Майкоп. Я и лейтенант-сапер Стрижов Николай решили ехать вместе. Он представлял армейскую инженерную бригаду, с друзьями был контактным. В последний раз мы проехали с ним по «стиральной доске» до Кабардинского перевала и добрались до приморской магистрали. Другим грузовиком доехали до Туапсе хоть и по разбитому, но асфальту. В центре этого городка располагался рынок, куда мы с другом и последовали. Продавались стаканами подсолнечные семечки, самогонка из сахарной свеклы, молоко, вяленая рыба и было много жирного мяса, пахнущего рыбой. Нам объяснили, что это вареное мясо дельфинов. Но коль ничего другого не было, то мы купили пару кусков этого мяса, а сухари у нас были. Купили и бутылку самогонки. Вышли на ответвление дороги на Майкоп, но в этом направлении машины шли редко и не делали остановки.

Николай вынул бутылку и начал ею «голосовать», что возымело свое действие, и нас прихватил на полуторку гражданский шофер. Дорога была грунтовой и сильно разбитой. Везде напоминали о себе следы сильных боев. Машина долго шла на подъем, и примерно в полночь мы приехали в населенный пункт Гойтх, где шофер решил ожидать утра. Мы развели под навесом небольшой костер и при его свете поужинали, распив самогонку. По одному дежурили у машины. Рано выехали и вскоре прибыли в столицу Адыгеи. Этот городок неплохо сохранился. В городской комендатуре уже был представитель от нашего отдела, он направил нас в один из кварталов в нижней части города, где мы и определились на постой в неплохом домике, обитателями которого были родители с семнадцатилетней дочерью. Оставив вещи, мы пошли искать наш отдел и столовую военторга нашего штаба. На городской площади было открыто фотоателье, и мы сфотографировались. Снимки мастер обещал выдать на следующий день. Вечером было уличное гулянье с гармошкой, танцами и песнями. Те из наших офицеров, кто был постарше, нашли себе женщин, которые «приголубили» их. После завтрака мы получили свои снимки, и это было весьма кстати, ибо после обеда мне и Николаю объявили приказ поступить в распоряжение полковника, заместителя начальника штаба армии. К тому времени я успел написать письмо своим родным, указал, где нахожусь, и отправил его не полевой почтой, а опустил в почтовый ящик.

Полковник приказал нам быстро собраться с вещами и в его «виллисе» ехать с ним, причем он даже не назвал пункта следования. Хозяйская дочка попросила у нас фотографии на память и обещала писать письма на фронт.

Проехав несколько часов, мы оказались в станице Курганной. Это была районная станица по административному делению и узел железной дороги, так как от основной магистрали Армавир-Туапсе в Курганной отходила ветка на Лабинск. Обе эти станции были предназначены под погрузку всех частей армейского подчинения и штабов бригад, которые должны были разворачиваться в дивизии. Погрузка самого штаба армии, видимо, производилась в Майкопе. Каждый день на наших двух станциях грузились и отправлялись несколько эшелонов. Даже я и Николай не были в курсе дела, куда идут наши эшелоны. Кроме того, грузились штабы и некоторых стрелковых, мотострелковых и горнострелковых бригад с минимальным количеством личного состава. Полковник не особенно обременял нас обязанностями — я пару раз в день бывал на платформе погрузки. Там постоянно находился офицер службы ВОСО (Военных сообщений), а еще точнее — военных железнодорожников.

В Курганной оказался армейский ансамбль песни и пляски политотдела 47-й армии, о котором раньше мы и не знали. Его приказано было отправить последним эшелоном вместе с нами, а здесь он ежедневно давал концерты для военнослужащих отправляемых частей в местном клубе. И хотя его репертуар был не слишком богат, мы смотрели почти каждый день. Пропуск на концерт осуществлял Николай, как комендант гарнизона. Во время Пасхальной недели мы питались по-праздничному, так как местные жители делились с нами всем, в том числе куличами и «крашенками». Были деньги, поэтому иногда покупали продукты на рынке, а на станции был продовольственный пункт.

Уже в первый вечер у ступенек почтового отделения, в котором разместилась наша оперативная группа, на двоих старших лейтенантов собрались четверо девушек-подружек. Они вполголоса пели: «Серый камень, серый камень. /Серый камень в пять пудов. /Серый камень столь не тянет, /Как проклятая любовь». На такую «молитву» нас и потянуло. Николай оказался весьма общительным человеком, и мы весь вечер провели на лавочке, разведывая обстановку. Среди девушек оказалась беженка из Питера. Они с матерью еще в сорок первом году эвакуировались на Кубань и трудились здесь, пока и сюда не пожаловали фрицы. Пришлось отходить в горы, где их в станице Исправной настигли моторизованные оккупанты.

Я чуть не воскликнул от неожиданности, но сдержался, и только спросил, как они там пережили нашествие. Она ответила, что там и боев не было вовсе. Наши ушли, а немцы следом за ними прошли в горы. Только и был убит один наш воин, который остался у молодой казачки, но оружие свое спрятал и не сдал полицаям, а когда они пришли забрать оружие, то он открыл огонь и был убит в перестрелке. В полночь Николай решил развести по домам наших певуний, а я остался с беженкой, так как она жила рядом на квартире. Оставшись вдвоем, я сообщил ей, что Исправная — моя родная станица, в которой я закончил семилетку. Назвал нескольких одноклассниц, которые там учительствовали, и она подтвердила, что знала их.

Тогда я спросил: кто же там был старостой? Она меня поправила: не старост, а атаманов выбирало в станицах казачье население. В Исправной избрали Павла Онуфриевича Панченко. Я почувствовал, как у меня прошел мороз по спине, ведь это был родной дядя — старший брат моей матери, несколько лет являвшийся председателем одного из четырех станичных колхозов, именовавшимся «Знамя Труда». «Ну и как он там служил немцам?» — спросил я. «Да никак, там и немцев не было. Говорили, что он якобы даже отправлял партизанам продукты, хотя партизаны там ничего не делали, спасаясь в лесах». «Ну и какова же его судьба?» — спросил я. «Когда немцы отходили, то с ними ушли и те, кто добровольно пошел работать в полицию, они прихватили с собою атамана, как заложника. Отошли с немецкой армией, и дальнейшая судьба их неизвестна». Эта горькая весть испортила мне настроение на много дней. Своей «новостью» я не поделился даже с Николаем.

Последним эшелоном выехала и наша оперативная группа. Провожать нас пришли все четыре воздыхательницы, и каждая из них подарила нам на память по вышитому носовому платочку. Эшелон держал путь на север. Проехали Ростов, Миллерово и в городе Россошь нас поставили на разгрузку. Это была Воронежская область, которую весной тоже освободили от захватчиков. Управление и штаб армии размещались в центре этого районного городка. Комендант штаба определил нас на постой в крестьянской избе. Переднюю комнату занимали старик со старухой и грудным ребенком дочери-учительницы, сама она размещалась во второй комнате на кровати, а мы там же довольствовались матрацем на деревянном полу. До отхода ко сну молодая хозяйка грустно и неоднократно вздыхала на мягкой постели, а мы не могли помочь ее и своему инстинкту, ибо я заметил, что и Николай почти не вынимает правую руку из брючного кармана, скребя причинное место, так как мои «поселенцы» переползли и к нему, коль спать приходилось рядом. На следующий день я твердо решил побывать в армейском госпитале и достать ту самую мазь, которая помогает от этих насекомых. Когда подошла моя очередь к врачу, я увидел там женщину и бежал без оглядки прямо на городской рынок, где торговали всем, и в том числе трофейными вещами. Купив станочек трофейной немецкой безопасной бритвы и пачку лезвий, я взял с собой пару совершенно нового вискозного трофейного белья, кусок хозяйственного мыла и отправился в чисто поле к речушке, где был кустарник.