Юрий Мухин - Отцы-командиры Часть I

Поднимаюсь по лестнице на пятый этаж, нахожу номер квартиры и даю два звонка. Приоткрывается дверь на длину цепочки, спрашивают: «Вам кого?» Отвечаю: «Ламко Тихона Федоровича». «Такого здесь нет», — и дверь закрывается на защелку. Я догадался об обмане и медленно спускаюсь вниз. И тут дверь распахнулась полностью, и слышу голос друга: «Поворачивай обратно, Захарович», Лицо Фаины покрыто краской стыда, и она немедленно оправдывается, что-то лепеча в свою защиту. Ламко представляет меня как лучшего фронтового друга. Фаина приглашает нас за стол, и мы выпиваем по рюмке водки за наступивший, как видимо, победный год. Хозяйка выходит на кухню, а я шепчу другу, что Евдокия ожидает его выхода, но он только махнул рукой.

Так как я пришел уже из полка резерва офицерского состава, то меня не тревожил лимит времени, но и Ламко было еще долго до последнего пригородного поезда на Солнечногорск, Здесь он сообщил мне о том, что в Академии имени М. В. Фрунзе прибыли на краткосрочный курс обучения два наших хорошо известных однополчанина: бывший командир полка, теперь уже Герой, подполковник М. Я. Кузминов и начальник оперативного отделения штаба нашей дивизии майор В.И. Петров. Эта новость меня сильно обрадовала. Далее он сообщил, что в очередной выходной они пригласили нас обоих в их общежитие, чтобы в ближайшем фотоателье сфотографироваться вместе. Кузминов привез с собой даже своего ординарца сержанта Нестеренко, которого мы хорошо знали.

Такая встреча состоялась, и мы на Зубовской площади сделали снимок. Впереди сели Петров, в центре Кузминов, сделала вид, что наступил мир между ними, но ненадолго. Впереди была целая жизнь с ее взлетами и падениями. (Я, Кузминов, Ламко и Нестеренко не раз встречались в Краснодаре, но мне там не пришла в голову мысль сделать снимок, правда, без Петрова. Ведь я сам делал все фотографии, а до такого повтора не додумался. Теперь из пятерых остались в живых только двое: маршал Петров и я.)

Но вернемся снова на Ярославское шоссе, откуда я повторно выехал на мою родину. Была первая декада января победного сорок пятого. На железных дорогах прежняя давка в вагонах. Дома, как и в прежний раз, я застал только братишку. Вскоре появились мать и сестры, снова с кукурузного поля. Теперь они выглядели значительно пополневшими. Вскоре они на моих глазах стали «худеть». Развязав шнурки на обшлагах телогреек, они ссыпали в ведро зерна кукурузы из рукавов. Сняв телогрейки, они начали вынимать из-под грудей хлопчатобумажные чулки, наполненные зернами кукурузы. Потом такие же мешочки снимали, уединившись в другой комнате, с более потаенных мест, которых не принято касаться ни бригадиру, ни председателю, ни объездчику при «шмоне» после рабочего дня. Дневная выручка составила около двух ведер зерна. Конечно, руководство знало об этих местах, но вынуждено было молчать, так как им нужны были работники живыми, а не «мертвыми душами». Достойным наказанием этим «несунам» было то, что они собирали початки на морозе до 10–15 градусов, и такой же была и температура зерна кукурузы. Попробуйте приложить ледышку к голому телу и выжидать, когда зерно примет температуру тела. В это страшно поверить, но это было. Хотя оставшиеся еще в живых и поныне жалуются на простудные заболевания с тех далеких и очень трудных фронтовых лет. Теперь мать высказала пожелание: побывать на настоящей родине, то есть в станице и на хуторе, где проживали три ее сестры и семьи двух братьев, а также по линии отца четыре семьи братьев и сестры, не считая большого количества моих двоюродных братьев и сестер. За короткий январский день мы пешком совершили переход почти & пятьдесят километров. Мать со многими родственниками тоже не виделась с начала войны.

Везде просили рассказать, где побывал, что видел. Жаловались на потерю близких, на житейские неурядицы, которые были такими, как и у матери в селе Спарта. Побывал я в своей семилетней школе. Теперь здесь были начальные классы. В четырех из них преподавали бывшие мои одноклассницы. Они очень обрадовались встрече. Одна из них в перерыв сбегала домой, принесла бутылку самогона, и мы ее распили прямо в учительской, разливая в деревянные крашеные ложки, так как стакан был только один. Была в нашей компании и наша классная руководительница Прасковья Михайловна Полозкова. Она не имела высшего образования, и теперь ее понизили до статута учительницы начальных классов. Новое здание средней школы в три этажа было построено накануне войны.

Возвращался я с чуть меньшим запасом махорки, но, главное, с запасом продуктов. Мать положила мне пару кусков сала, домашней колбасы, сухарей, бутылку с медом и немного сливочного масла. Но этих запасов мне хватило, чтобы экономно подкармливать себя вечером, перед выходом в театры. Посещал я их почти ежедневно, а в воскресенье нередко ходил и на дневной спектакль. В Москве на улице Кирова находилась объединенная театральная касса, где постоянно была огромная очередь. Редко когда фронтовикам-орденоносцам отдавалось предпочтение в кассе, но женщины с рук чаще предлагали билеты именно военным с целью заведения знакомства. Находясь рядом в театральном зале, договаривались о дальнейших встречах. Примерно за месяц пребывания в столице мне удалось посмотреть весь репертуар Музыкального театра им. К. С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко, Малого и Художественного театров. Друзья просто не верили в мои ежедневные удачи, я подтверждал их программками и билетами. В это трудно поверить, но я сохранил их до сегодняшнего дня в сброшюрованном виде. Они побывали со мной на фронте в заключительный месяц войны на территории Венгрии, Австрии и Чехословакии. При случае их нужно передать в один из театральных музеев. Ведь на каждой из них отпечатана дата, а на некоторых даже есть пометки моей рукой о том, сколько было за время, пока шел спектакль, салютов и по случаю взятия каких городов. Об этом сообщалось во время антрактов. Ведь это же история не только театра, но и нашей державы.

Театральные залы плохо отапливались. И я был необычайно признателен матери за то, что она пошила мне «душегрейку» из довоенной моей сорочки с подкладом не обычной ваты, а шерсти чистого мериноса. Эта безрукавка надевалась под гимнастерку из британского бостона, и я выглядел в ней вполне презентабельно потому суровому времени. Тем более что на ней красовались два ордена и оба «не за выслугу летов», какие начали распознавать даже девицы на выданье.

Но мое казачье происхождение и деревенский общеобразовательный «колледж» давили меня к земле во время знакомств с женщинами, несмотря на то, что я много перечитал книг перед войной. Именно на театральных спектаклях я сделал первые шаги в другой, неведомый для меня мир, но это было еще только робкое начало познания.