Юрий Мухин - По повестке и по призыву . Некадровые солдаты ВОВ

«Дорогая, дорогая Зоя Некрутова!

Так обрадовался Вашему письму!.. Ведь я уже похоронил Вас в своей памяти. Но как же я мог забыть Вас?! Конечно же нет!

Поздравляю Вас и всю Вашу коммуну с Новым годом и самым крепким здоровьем на многие годы. Спасибо за поздравление, опричь спасибо за весточку о себе. Как прекрасно, что Вы выжили.

Конечно же, я все помню, и этот лес на Осьме, и наше хождение, какие-то разговоры… Что-то доброе такое и мечтательное. Наверное, о жизни говорили, а не о смерти. Я так всегда боялся за Вас…

Дорогая Зоя! Я даже было использовал все в романе, который должен выйти в 1983 году, Вы, конечно, под вымышленным именем — Вари Народиной. Конечно, кое-что ввел романическое, ибо образ литературный — это не копия с прообраза, а персонаж собирательный. Но вот какая напасть, издательство потребовало сократить рукопись до 20 печатных листов, печатный лист 25 страниц, вот и выпали главы о снайпере и ее истории. Но не пропали: написал особую маленькую повесть, которая должна войти в сборник повестей и рассказов.

А роман посвящен войне. Как выйдет, непременно пришлю Вам. А что за альбом? Издан в типографии или от руки, самодельный?

Я не получал. Но как же Вас не было на сборах в 30-тилетие освобождения Смоленщины в г. Смоленске? Мы там многие были. Теперь, наверное, соберемся в 1993 году. Думаю, что живы будем. И Вам непременно надо приехать. Спишитесь с Музеем боевой славы 312 стр. Смоленской дивизии. Адрес: Смоленск, ул. Неверовского, 11, 2-я средняя школа. В школе и находится этот музей, там мы и собирались. А к сорокалетию освобождения Смоленщины выйдет и роман «Вечевой колокол».

Бесконечно рад, что Вы все же уцелели и объявились. Мы довоевали до Эльбы! Правда, весной 1944 года, после госпиталя, я уже попал в 370-ю стрелковую дивизию, не по ранению лежал — сильно простудился, а ранение было перед Смоленском, легкое, отходили в медсанбате. После войны почти еще год работал в Германии по репатриации наших граждан, угнанных фашистами в Германию.

Потом уже пошла писательская работа, издал несколько повестей, печатал рассказы, очерки и даже стихи, представьте, ибо во время оное и начинал со стихов.

А теперь вот увяз в романах. И не хотел, а увяз. Даже о войне не думал писать, и только спустя почти 30 лет после войны вдруг что-то взыграло во мне, и написал роман.

А жизнь идет/бытовая/, наверное, как и у Вас: и дети большие, и внуки вот-вот женятся. Древнее круговращение — это и есть вечный двигатель, о коем так печется человечество, что-то изобретая техническое.

Теперь уж не будем терять друг друга из вида. Мой наказ Вашему супругу Михаилу: поберечь Вас. Мы ведь скоро станем музейными экспонатами, коль дотянем до двухтысячного года. Давайте дотянем, дорогая Зоя!

Обнимаю Вас и целую. С Новым годом!

Сердечно Ваш Александр Ноздрин».

«Дорогая, дорогая Зоя!

Письмо Ваше — как прекрасная поэма о человеческой воле. Да благословенно мужество Ваше! Оказывается, есть чудеса на белом свете — мы живы. Но я-то ладно, но Вы — вот это действительно чудо! Может быть, и существовала среди нас, фронтовиков, после войны «спячка», как Вы сказали. Вряд ли… Вот Вы вышли замуж, народили детей, есть внуки — продолжили род свой…

Какая же это спячка?! Просто всех нас житье-бытье взяло в «оборот», иногда мы барахтались, как утопающие, выплывали и вновь брались за работу.

И смешливые стихи мои запомнили. А у меня на фронте все сгорело в землянке уже на Висле, никаких старых записей не осталось. Просто храню в памяти, что врезалось.

И, конечно, помню, как Вы мне «пригрозили». Но не понимаю: зачем? Вы мне ей, богу нравились, очень. И хотел поцеловать Вас, но не ради какой-то благодарности… Видите, каюсь, как у священника под епитрахильей. Ну и ладно, бросили бы меня среди мин. Неправда, вывели бы… Вам в отместку в повести я представил все наоборот, — так и знайте!

Хорошо, что у Вас муж великолепный, иной бы не поверил нам. Вот я не могу похвастаться женой — Вам на ушко по секрету. Отсюда и затруднения мои в отношении знакомства моей Анны Ивановны с вашей сестрой. Что ж, приходится нести крест сей. Поулыбайтесь.

По русскому обычаю — мой глубокий поклон Михаилу.

Весьма трудно добраться к Вам. За приглашение благодарю. Надо бы вырваться и к сестре в Пермь вот бы и объединил.

Но ужасно завяз в большущей рукописи, даже сомневаюсь: закончу ли удобочитаемый вариант. 1200 страниц. Осталось дописать финал, эпилог романа. И вырваться из его плена не могу. А с февраля-марта начнем с редактором редактировать военный роман «Вечевой колокол». Тоже большой. Редактором у меня милейшая дочь Буденного. Думаю, что поладим, ссориться не станем.

Не знал я, что однополчане собирались в Москве: меня не известили. А может быть, сообщали, да меня не было. Летом я нахожусь на Орловщине, на родине. Без этого не могу работать над тем самым большим романом: почти все действие происходит там, прообразы моих персонажей жили или живут там. Милая Зоя, литературная работа — это кандалы, закован в них до гробовой доски и тянешь их с удовольствием. Сплошной гипноз.

Всего написать и не сообразишь, а вот поговорили бы, все всплывало бы чередом. Но я надеюсь на встречу. Пишите непременно. На днях мне прислал письмо милый человек из работников нашей фронтовой редакции, одновременно с этим письмом посылаю и ему в Одессу.

Иногда прихожу к мысли: а ведь ничего, кроме работы, не осталось, и потому отрадна она.

Обнимаю, целую, дорогая Зоя.

Ваш Саша.

26. XII. 1981»

Так мы стали переписываться. А когда вышел из печати его роман «Вечевой колокол», посвященный живым и павшим однополчанам 312-й Смоленской Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова стрелковой дивизии, то на ее титульном листе Саша написал: «Дорогой одно-полчанке Зое Кетько на память о встрече и боях на речке Осьме». 8 ноября 1984 года А. Ноздрин написал коротенькое письмо, что болен, собирается ехать в санаторий. И после этого, сколько я писем ни писала, ответа не было.

На одной из встреч нас нашел Слава Михайлов, это мой воздыхатель, который меня провожал рано утром на «охоту». Пришел с гвоздиками и, вручая их мне, при всех сказал:

— Я дарю их своей девушке, которую провожал и встречал не в театр или в кино, а на передний край, на нейтральную полосу, поближе к немцам, а потом думал, придется ли мне ее встретить.

Говорил он, а мои девчата-бабушки плакали.

А Слава после войны закончил свою Тимирязевскую академию, стал ученым в сельском хозяйстве и заместителем директора научно-исследовательского института. На встрече я была с внучкой Анютой, и он сказал:

— А ее глазки твои, я их помню. Скажи все-таки, для кого же я тебя берег?

— Секрет, — ответила я.

На одной из встреч были в Кремле, во Дворце съездов. Бродили, смотрели все и разговаривали втроем: Тамара Несина, командир нашего полка Гальперин Борис Исаевич и я. Командир старенький, седенький жил в Ленинграде с детьми. Бродили и вспоминали бои, а он расспрашивал нас о нашей теперешней жизни, и мы вспомнили, как звали его «Голова полка», а его комиссара Носенко Е.И. «Душа полка». Потом мы смотрели оперу «Царская невеста». Я сидела вместе с Зинченко, Дусей и Володей. Они поженились на фронте. Он стал начальником химической службы, дослужился до подполковника. Оперу мы почти не слушали, Дуся все рассказывала, как они с Володей поженились и какие у нее прекрасные сыновья. Когда Володя однажды приехал к сыну Юре в Свердловск, то они с сыном посетили меня, и Юра заснял на видеопленку нашу встречу. А Дуся болела и не смогла приехать. Юра потом уже погиб в авиакатастрофе в Иркутске.