Еремей Парнов - Зеркало Урании

Так творилось предвидимое будущее социологии и фантастики. Два его лика. Буржуазные социологи воспевали технотронный тоталитаризм и вуалировали при этом неразрешимые в рамках капиталистических отношений социальные противоречия, а прогрессивные литераторы, бескомпромиссно отрицая социологические «модели», искали выхода из кризисных ситуаций и часто запутывались в этих поисках. Тем не менее американским фантастам удалось создать некий совокупный мир, в котором зерна реальной сегодняшней угрозы дали страшные всходы.

"Лучшую научную фантастику, по словам Брэдбери, пишут в конечном счете те, кто чем-то недоволен в современном мире и выражает свое недовольство немедленно и яростно".

Умело нажимая на клавиши страха, разумеется, в гомеопатических, щекочущих нервы дозах, индустрия развлечений, помимо прибыли, преследует и чисто охранительные цели. С чуткостью сейсмографа регистрируя страхи атомного века, она трансформирует их в красочные квазифантастические иллюзии, которые, однако, как бы накладываются на современность, косметически ретушируют ее неприкрытые язвы. «Нечистая» фантастика всерьез не заинтересована реальными аспектами грядущего. Перенося страхи сегодняшнего дня в отдаленное будущее, подсовывая на обветшавшие алтари "космического тельца", она сделалась ныне мощным орудием "социальной гигиены". Отражая эхо разлитого в обществе страха, она смягчает его, прививая обывателю поразительное равнодушие к мысли о всеобщем огненном разрушении, радиоактивном заражении или космическом катаклизме. Нарочитая наивность многих сцен призвана воздействовать на самую массовую аудиторию, снять контроль разума, обойти без взлома критическое начало. Особенно это характерно для диалога. И в романах, и в фильмах он поражает чудовищной банальностью, совершенно детским подчас лепетом. Но этот наивный лепет отнюдь не свидетельствует о недостатке профессионализма. Напротив, скрупулезно выверенная банальность, это излюбленное дитя «мас-культуры», не только создает ощущение комизма в самой трагической ситуации, но позволяет как бы ненароком поднырнуть под все тот же критический барьер.

По словам одного западногерманского критика, такие фразы, как "Приходите скорее, в моей ванне — чудовище", действуют освежающе и даже ободряюще на фоне ошарашивающих сцен массовой гибели.

"Похоже, ныне нет недостатка в смелых гипотезах насчет того, что станет с человеком в будущем, — иронически замечает Г. Волков в статье, опубликованной в "Литературной газете", — Перспективы развития генной инженерии порождают захватывающие воображение картины. Американский публицист Олвин Тоффлер, обобщая прогнозы некоторых ученых, пишет: "Мы сможем выращивать детей со зрением или слухом гораздо выше нормы, с необычной способностью к различению запахов, повышенной мускульной силой или музыкальным талантом. Мы сможем создавать сексуальных суператлетов, девушек с макси-бюстом, с большим или меньшим количеством грудей…" Ему вторит писатель Уильям Тени: "Стили человеческого тела, подобно стилям одежды, будут входить в моду и выходить из моды вместе со своими творцами, которые… уподобятся портным".

Эти «смелые» прогнозы, данные социологом и научным фантастом, вытекают не только из реальных достижений генной инженерии, но и из того совокупного фона, к которому подготовила общественное мнение научная фантастика.

В принципе люди последней четверти двадцатого века готовы и не к таким чудесам. Герою фантастики подвластно все: время, пространство, живая и неживая природа. Он может усилием мысли двигать предметы и проникать в тайны чужого сознания или вообще перенести собственную индивидуальность в постороннее тело. Выбор брачного партнера объективно и безошибочно совершит за него электронный прибор. Но если он влюблен в себя, как Нарцисс, то ничего не стоит размножить собственную персону в любом числе абсолютно идентичных копий. Более того, его можно «издать» в виде целого биологического клона, учитывающего все богатства полового диморфизма. Такое умножение личности и сознания абсолютно необходимо, чтобы поспеть всюду. Даже вечности не хватит, чтобы побывать во всех эпохах, посетить далекие миры и перепробовать все человеческие занятия. Тем более что это не потребует особых затрат энергии. Временной экран раздвинет стены жилища, а новой профессией можно овладеть во сне. Ничего не стоит также обзавестись настоящим живым бронтозавром, птеродактилем, диплодоком. Ведь доступно все, абсолютно все! Даже житие на встречном времени, можно пятиться навстречу прошедшей молодости как угодно долго и далеко, прокручивая в обратном порядке картины прожитого. А если наскучит, можно неощутимой тенью просочиться сквозь толщу земли и раскаленные недра солнца. Посмотреть, как там, внутри…

Когда же надоест и настоящее, и будущее, и полеты в пространствах, отчего бы не поэкспериментировать. Не просто углубиться в прошлое, но изменить его. По своему капризу отменить грядущее или же зачеркнуть любую историческую эпоху. Это не досужее фантазирование. Я лишь перечисляю ходячие сюжеты фантастики.

В самом деле. Герой Бестера Рич, обращаясь к девушке Даффи, говорит: "Скажи, какая тебе нужна канава, и ты получишь ее. Золотую… бриллиантовую? Может быть, от Земли до Марса? Пожалуйста. Или ты хочешь, чтобы я превратил в сточную канаву всю солнечную систему? Сделаем. Пустяк! Захочешь, я Галактику в помойку превращу… Хочешь взглянуть на бога? Вот он перед тобой". И это не пустое бахвальство. Это откровение "от капитала", победная песня буржуазного всемогущества.

Но это странное всемогущество порабощенных.

Только одного не может гарантировать фирма "Совокупное будущее американской НФ" — счастья. И потому остается от всего этого всемогущества горький осадок тоски и протеста. Это сложный комплекс, и он нуждается в обстоятельном анализе, а подчас и в расшифровке.

Есть привычная цепь: мечта-изобретение-воплощение. Но в мире Ричей она не работает, с ней что-то неблагополучно. Свершение не приносит счастья ни самим создателям, ни людям, среди которых они живут. Напротив, по следам почти всех фантастических новинок уныло бредет печаль. А за плечами одиночек творцов проглядывает тень безносой костлявой старухи. Что же случилось с миром, если в нем так извращаются лучшие человеческие мечты? Почему этот мир не хочет ничего нового, даже если оно зовется глупым именем Счастье и смешной кличкой Всемогущество?

Именно от таких коренных вопросов бытия, которые вольно и невольно ставит всякое подлинное произведение искусства, в том числе научно-фантастическое, и старается отвлечь «нечистая» фантастика.