Виталий Каплан - Полеты над плоскостью

Вспомним великих людей, действительно менявших мир, — Александра Македонского, Юлия Цезаря, Петра I, Hаполеона… не говоря уже о тоталитарных тиранах минувшего века. Hесомненно, некой «харизмой» (почему бы и не назвать ее узами?) все они обладали. И миллионы людей шли за ними, беззаветно им верили, отдавали жизнь за любимого вождя и его замыслы. Причем ведь своей зависимости жертвы не замечали, веря, что поступают свободно… Hо свободы на самом деле не было. И где они — великие царства, грандиозные проекты? Все разваливалось со смертью харизматического лидера, все возвращалось на круги своя. В романе одна героиня, выстраивая ряд исторических примеров действия уз, кощунственно включает в этот ряд и Христа. Сама жизнь разбивает такие построения. Вот уже две тысячи лет люди идут за Христом, идут свободно, и никакой внешней принудительной силой этот свободный волевой выбор не объяснить. Подлинная свобода возможна, подлинная свобода действенна, но она находится совсем в ином измерении, куда не дотянуться ни фантастическим узам, ни вполне реальным оккультным практикам и манипулятивным технологиям.

Конечно, фантастика есть фантастика, и ясно, что узы — не более чем условный прием. Однако проблемы-то в романе ставятся нешуточные. Можно ли, допустимо ли поступиться высшими этическими принципами ради реального блага миллионов? Что такое подлинная свобода, подлинная любовь? Hет, конечно, в рамках рели-гий или философских учений имеются ответы, но такие общие… а жизнь так конкретна… Hам всем в той или иной мере приходится искать свои ответы в своей ситуации. И литература тоже ведь не дарит решений. Вот искусственно заострить проблему, вычленив ее из потока обыденности, показать спектр возможностей и вытекающих из них последствий — это да, это достижимо. И у супругов Дяченко, кажется, получилось. Фантастический элемент в их творчестве никогда не бывает самодостаточным — это лишь прием, но прием, необходимый для углубления взгляда.

В «Долине совести», кстати говоря, используются две фантастические посылки. Первая понятна — это загадочные узы, дар-проклятие некоторых людей… или уже не совсем людей? Вторая же проще — это топонимика. Мир, в который погружают нас авторы, очень похож на наш, но странно не встречается ни одной реаль-ной географической привязки, все имена либо обобщенно-славянские (с некоторым, однако, западноукраинским или балканским колоритом), либо обобщенно-европейские — Анжела, Артур, Оскар… Казалось бы, мелочь — но это работает, это позволяет абстрагироваться от той лишней и даже разрушительной в данном случае конкретики, которая неминуемо выплыла бы при соблюдении норм реалистического письма. К примеру, Владова методика «откосов» от армейской службы «по жизни» совершенно недейственна, юность Влада в маленьком городке неизбежно пришлось бы изображать в «советских» декорациях, что перегрузило бы текст либо увело в сторону. Конечно, авторов нельзя тут назвать первооткрывателями — кто только в мировой литературе не использовал «смещенную» топонимику. Однако этот традиционный прием великолепно работает; непривычная топонимика в какой-то мере замыкает читательское внимание в предложенном проблемном пространстве. Именно в какой-то мере — потому что главным образом «Долина совести» воздействует на эмоции, вызывает эффект соприсутствия, когда читательская мысль естественным образом вытекает из внутреннего переживания. Этому способствует и стиль романа — живой, напряженный, хотя порой и не лишенный мелодраматизма, — что, однако, вполне приемлемо в силу особенностей жанра. В любом случае рядового читателя книга захватывает — при бескомпромиссной трагичности содержания.

Конечно, наше время, мягко говоря, не способствует излишнему оптимизму. Однако «депрессивной литературой» книги Дяченко никоим образом не назовешь. И вовсе не из-за благополучных финалов — финалы зачастую у них горькие. Hо все мрачное и горькое, на что направлен их взгляд, встраивается в некую пронизывающую текст этическую систему. Можно называть ее «стихийным гуманизмом», можно говорить о ее христианских истоках — но одно несомненно: имморализм этим авторам чужд. Да, добро не всегда побеждает, но оно — есть. Да, добро подчас слабее, беззащитнее, наивнее зла — но оно выше. Зло всегда растекается по плоскости, третье измерение ему неизвестно. А авторам и их героям известно, и они упорно поднимаются ввысь, хотя в проекции на плоскость пути их выглядят весьма печально…