Олег Кашин - Всюду жизнь

Мне вдвойне обидно, что он закрылся, – в последнем, сверстанном, но так и не вышедшем номере на второй полосе стоял мой фельетон. Неоднозначный, в общем-то, фельетон, потому что я очень слабо представляю, как нужно писать для «Крокодила». В этом фельетоне я рассказывал об ультрасовременном заводе с белоснежными цехами и тонированными стеклами, на котором с полностью автоматизированных линий сходят стильные конторские счеты. В конце я спрашивал читателя, бывают ли такие заводы; читатель наверняка ответил бы, что нет, не бывает, а я отвечал читателю – а наше телевидение – разве не такой завод? Техника великолепна, содержание не менее архаично, чем те же конторские счеты. Как-то так.

Мог бы, конечно, «Крокодил» пожить еще хотя бы неделю. Тогда бы я стал последним его автором – а это уже, прямо скажем, равнозначно попаданию в историю. «Крокодил» – может быть, и не эпоха, но, пожалуй, самый странный советский артефакт. Даже и сравнить его не с чем.

Во-первых, почему советский сатирический журнал, приложение к изданию с унылым названием «Рабочая газета», назвали «Крокодилом» (это как у Ильфа – откуда, мол, у русского человека фамилия Попугаев)? Почему крокодил держит в лапах вилы и курит трубку? Почему, когда все аналогичные журналы ликвидировали, остался именно «Крокодил» – при том, что какой-нибудь «Бегемот» (чем бегемот хуже крокодила?) или, в конце концов, «Красный перец» закрыли с официальной формулировкой "объединен с журналом «Крокодил»! Это была стройная иерархия, вертикаль сатирической печати, если угодно. В Москве был общесоюзный «Крокодил», в республиках, союзных и автономных, были свои журналы – на Украине «Перець», в Белоруссии «Вожык», в Литве «Шлуота», в Грузии «Нианги», что в переводе с грузинского тоже значит «Крокодил». В конце шестидесятых Сергей Михалков написал басню про короля, который терпел наглые выходки своего шута; мораль басни гласила: "Ведь не было тогда у короля ни «Крокодила» и ни «Фитиля», – и непонятно было, то ли у баснописца такая антисоветская фига в кармане, то ли он действительно имеет в виду необычайную смелость и наглость «Крокодила».

Если «Правда» и прочие официальные советские СМИ хоть и с искажениями (точнее – с недомолвками), но все-таки отражали существующую реальность, то «Крокодил» был вестником несуществующего мира, в котором жили дяди Сэмы в цилиндрах, уродливые стиляги, красноносые пьяницы, вытачивающие на своих станках бракованные детали, – и прочие, не менее интересные персонажи. На журнальном логотипе, как уже было сказано, крокодил держал в лапах вилы – поэтому главная рубрика журнала так и называлась – «Вилы в бок»; я до сих пор не знаю, что значит «в бок» в этом случае – или втыкать инструмент в чей-нибудь бок, или когда крокодил держит вилы именно так, как на картинке, это и называется – держать в бок. Рубрика была главной потому, что, согласно общепринятому мнению, если в ней про кого-нибудь писали, то этого несчастного вышестоящая инстанция немедленно снимала с работы. Но поскольку заметки в этой рубрике (их называли просто – вилами) были маленькими и неинтересными в принципе (действительно, кому интересно читать о том, что в каком-нибудь райцентре на районном складе сгнила капуста?), писать их поручали молодым авторам. В редакции «Крокодила» до сих пор, наверное, живет легенда о маститом Валентине Катаеве, который однажды незадолго до смерти для смеха написал «вилы» и был этим очень горд. А еще была рубрика «Нарочно не придумаешь», в которую люди со всей страны присылали смешные вещи – что-то типа маразмов, которые несколько лет назад было модно выкладывать в интернете. Рубрика «Ба, знакомые все лица!» с дружеским шаржем на какого-нибудь известного человека и подписью-эпиграммой. Например, под рисунком, изображающим политобозревателя Бовина, было написано, что «он всегда весомей всех», – тонкий намек на массивную фигуру Александр а Евгеньевича.

«Крокодил» был важным элементом советского масс-культа. Выходивший каждые десять дней, он отличался от обычных изданий такой периодичности тем, что и прошлогодний, и позапрошлогодний номер можно было читать с таким же интересом, как свежий. О той же «Правде», например, такого сказать было нельзя.

А потом все стало по-другому. Удивительное дело – журнал, существовавший (вспомним басню Михалкова) как легальный канал для критики существующих порядков, не смог стать флагманом перестроечной прессы. На фоне тогдашних «Огонька» и «Московских новостей» «Крокодил» с его знакомыми все лицами стал выглядеть как нечто извлеченное из запасников провинциального музея – но все равно жил и даже, кажется, не терял читателей, тираж не падал. Его перестали читать только после гайдаровской либерализации – тогда, впрочем, тиражи упали у всех, и у «Огонька» тоже. Но и тогда «Крокодил» жил, все с теми же «Вилами в бок». Это выглядело как лыжная база летом – то есть печально. Но журнал жил, а умер только сейчас.

Вот этот период – между смертельным ударом и собственно смертью – наверное, самый страшный период для любого СМИ. Есть, например, один издательский дом. В девяносто шестом году он выпускал специальную антикоммунистическую газету, которая помогла Ельцину остаться президентом, в девяносто девятом Ельцин отдельным письмом поздравлял читателей с Новым годом, в двухтысячном три журналиста этой газеты написали о ельцинском преемнике целую панегирическую книгу – а сейчас вроде все так же, тот же издательский дом и те же журналисты, только постепенно нарастает какое-то нехорошее чувство. Интересно, в «Крокодиле» так было?

Уже как минимум полгода в книжном супермаркете на Тверской целая витрина посвящена одной книге: на больших кусках картона крупными буквами творческая интеллигенция делится впечатлениями об этом произведении. Олег Табаков, Галина Волчек, Виктория Токарева, Станислав Говорухин, еще кто-то, и каждый пишет – ничего, мол, лучше за свою жизнь не читал, великая книга, великая судьба и так далее.

Понятия не имею, почему из сотен книг, которые продаются в этом магазине, так активно рекламируется именно она. Видимо, покупают плохо. Вот и моего внимания томик мемуаров Вадима Туманова даже с помощью такой рекламы не привлек, и я не стал покупать эту великую, по мнению мастеров культуры, книгу.

О Вадиме Туманове знаю мало. Знаю, что старатель. Знаю, что сидел. Знаю, что дружил с Высоцким, и последний даже посвятил ему несколько песен – в частности «Был побег на рывок» (о том, как Туманов бежал из лагеря) и совершенно дурацкую «Вачу» (собственно про старателей). И больше ничего о Туманове не знаю – неинтересно.