Константин Симонов - Разные дни войны. Дневник писателя, т.2. 1942-1945 годы

В этих строчках и отзвук сурковской «Землянки», и собственных переживаний после некоторых из ташкентских встреч.

Сказать по правде, известные основания у меня были. Но, должно быть, Ломакин чутким ухом уловил мое тогдашнее стремление к расширительному толкованию некоторых личных судеб и счел долгом дать этому отпор, деликатный, но поучительный.

Добавлю, что через полгода, летом сорок третьего, размышляя на эти же темы на страницах газеты «Литература и искусство», я подходил к делу уже более здраво:

«У нас почему-то получилось так: многие люди уехали в тыл, и вместо того, чтобы собрать там огромный материал об эвакуированных заводах, о деревне, о семьях фронтовиков, увидеть всю массу возникающих там самых животрепещущих проблем, они пожелали во что бы то ни стало писать на военные темы. Ясно, что им трудно было добиться успеха. Я не хочу, чтобы меня поняли так, что я делю художников на тех, которые большую часть войны пробыли на фронте, и на тех, которые оставались в тылу. Не в этом суть. Но беда в том, что многие писатели не нашли своей среды там, где они оказались. Будь то Камчатка, Ташкент или Новосибирск, в каждом городе нужно по военному времени такое же преданное отношение к делу, как на фронте, и творческая честность, позволяющая браться только за то, что ты хорошо знаешь».

От Алма-Аты до Ташкента я ехал около суток, а от Ташкента до Красноводска еще четверо. На разъездах навстречу грохотали длинные тяжелые составы с бакинской нефтью. Такие тяжелые, что, казалось, под ними прогибались не только рельсы и шпалы, но и сама земля.

От пяти суток, проведенных в поездах, остались следы в дневнике. Один прозаический, другой стихотворный. Сначала приведу первый.

…В поезде между Алма-Атой и Ташкентом на двух верхних койках мягкого вагона еду я и майор авиации, как впоследствии выясняется, штурман. Целый день он обо мне заботится, даже организует варку супа у проводников. Вообще очень предупредителен. На какой-то станции уговаривает меня пойти побриться, доказывает, что мы вполне успеем. Мы бегом бежим в парикмахерскую, и он поднимает кого-то уже севшего в кресло.

– Садитесь, товарищ старший батальонный комиссар.

Меня действительно успевают побрить, и мы вскакиваем в поезд. Особенного желания бриться у меня не было, но майор действовал с такой энергией, что было трудно сопротивляться.

Мы едем дальше, и он продолжает заботиться обо мне с пугающей энергией.

Ночь. Я долго читаю. Не спится. Майор тоже не спит, ворочается. Наконец, поворочавшись, окликает меня:

– Товарищ старший батальонный комиссар…

– Да?

– Я вас по газете узнал.

Я при слабом вагонном свете вижу у него в руках газету со статьей обо мне и с портретом.

– Это вы?

Отвечаю, что да, это я.

– «Жди меня» вы написали?

– Да, я.

– Тогда у меня к вам просьба.

– Слушаю вас, товарищ майор.

– Я попрошу вас сочинить для меня письмо к моей жене. Вы убедительно ей можете сказать, а мне это требуется.

Растерянно спрашиваю, что я, собственно, должен написать его жене и в чем дело, почему возникла такая необходимость.

– Я расскажу вам, в чем необходимость. Необходимость большая, – говорит майор очень серьезно и печально. – Я вам все сначала расскажу. – И рассказывает мне примерно следующую историю:

«Когда я эвакуировал семью, то отправил ее на Южный Алтай. – Он называет сначала какой-то городок, потом какое-то село. – Вот там и оказалась жена с двумя детьми. Я ей высылал аттестат. Переписывались с ней, все было вроде хорошо. А летом получаю от нее письмо, в котором она пишет: «Прости меня, Федя, все очень нехорошо. Со мной случилось несчастье». Даю ей телеграмму: «Объясни подробности несчастья», и она в ответ пишет еще одно письмо, объясняет, что есть там у них один учитель, и вот она не выдержала, сошлась с ним. Но мучается и не знает, как быть. Все это ей ни к чему и плохо, и она его бросает. Если я могу ее простить, то чтобы я простил.

Я после этого письма пошел, подал заявление в финансовую часть, чтобы ей перестали выдавать по аттестату.

Проходит четыре месяца. Я ей не пишу, и от нее ничего не приходит. Вызывает меня комиссар и спрашивает:

– Ты аттестат перестал высылать жене?

Отвечаю – перестал.

– Почему перестал?

– Так, неприятность у меня с ней вышла.

– Ну вот что, – говорит комиссар, – мы должны получить в Ташкенте самолеты, я тебя пошлю за самолетами, а неофициально даю тебе две недели, чтоб ты по дороге добрался до жены, выявил ваши неприятности.

Я отвечаю – не хочу к ней ехать.

– Почему?

– Потому же, почему аттестат перестал высылать.

А он говорит:

– Я твое глупое заявление насчет аттестата отменил, она продолжает получать по аттестату, как получала, так что поезжай. Увидишь все на месте.

Я поехал. Приехал в районный центр, сошел с поезда. До села десять двенадцать километров. Уже вечер. Думаю, куда пойти. Хотел узнать, где переночевать и как завтра добираться. Захожу к начальнику районной милиции. Он на месте. Представился ему. Он говорит: «Здравствуйте, рад вас видеть. Ваше командование телеграмму дало, что вы приедете, мы уже знаем». В общем, встречает меня очень хорошо. Говорит:

– Куда же вам добираться двенадцать километров ночью? Утром дадим вам лошадку, и поедете. А заночуете у меня.

Пришли к нему. Жена, его собрала на стол и даже спиртик поставила, а сама ушла в другую комнату. Сидим с ним, пьем. Пьет он подходяще, и я тоже. Но я ему ничего не говорю, сижу спокойно. Тогда он сам говорит:

– Ты, однако, скрытный человек, ничего мне не объясняешь.

– А что мне объяснять, – говорю, – мы сегодня только познакомились.

Он говорит:

– Все равно я про тебя все знаю. За твое здоровее, чтобы у тебя все хорошо было! У меня к тебе одна просьба, обещай что выполнишь.

Я говорю: как же я могу заранее обещать?

– Нет, – говорит, – обещай заранее.

Выпили еще.

– Ну, обещаю, – говорю. – Что дальше?

– Прошу тебя, – говорит он, – делай с ней, со стервой, все, что хочешь. Побей ее, поучи, но только к тебе одна просьба: чтобы у меня в районе было без смертных происшествий. Дай слово.

Я уже считал, что дал слово, пришлось подтвердить.

– Хорошо, – говорит. – Теперь давай будем спать.

Утром дал мне лошадку, и я поехал. И приехал.

А дело, оказалось, было так. Жена моя была у них на квартире, снимала комнату у его матери. А он, учитель, тоже приехал туда, эвакуированный. Где-то был в другом месте, а приехал туда. Вдовый, с сыном. А у нас двое детей. Старший сын одиннадцати лет и младшая – девочка.

Я когда подошел к их дому, сын мой увидел меня из окна и бежит навстречу. Я спрашиваю: где мама? Мама, отвечает, на работе – она работала на лесозаготовках, – придет, говорит, вечером.