Армен Гаспарян - Операция Трест. Советская разведка против русской эмиграции. 1921-1937 гг.

И нет иных путей для тех, кто признает наш общий страшный долг крови, залившей родную землю в бесчисленных подвалах. И нет иного действия, кроме боя, хотя бы для этого пришлось биться одному против всех.

Было восемь часов и три четверти. Белый вечер, сырой и теплый, висел над Ленинградом. Звонки трамваев, шаркание человеческих гусениц по панелям, стук собственного сердца — частый и тревожный — вот все, что воспринимало сознание. И еще одно воспринимало ясно и четко, что у подъезда партклуба стоит милиционер, что ворота в проходной двор в соседнем доме заперты на солидный висячий замок, и остается единственный путь бегства — в Кирпичный переулок.

Прошли перед «мильтоном». Он скосил на нас глаза и отвернулся. Выглянули на него из-за угла Кирпичного. О счастье!«Мильтон» неторопливым шагом побрел к Гороховой. Путь, значит — свободен!

— Смотрите, не отставать, —говорю я спутникам, чувствуя, как мой голос звучит отчаянием кавалерийской атаки.

Тяжелая дверь еле поддается. Я знаю наверное, что на этот раз — все будет...

В прихожей полумрак. Товарищ Брекс беседует о чем-то с маленьким черноватым евреем; они оба склонились над какими-то списками. Еврей в чем-то упрекает Брекс, и она, видимо, сильно смущена. Низкая лампа освещает их лица. Прямо перед нами лестница наверх, влево вешалка — мы здесь все знаем.

— Распишитесь, товарищи, и разденьтесь, — кидает торопливо Брекс, показывая на вешалку, и продолжает свое объяснение.

— Федоров, № партбилета 34, — вывожу я неровным почерком. Дима лепит кляксу », Сергей на сей раз не вынимает уже «партийного» билета.

Поднимаемся наверх, идем по коридору, видим в конце коридора зал с буфетной стойкой и далее — вход в коммунистическое общежитие.

Из-за стойки выходит какая-то сухощавая молодая женщина и идет нам навстречу. Я с портфелем подмышкой вежливо расшаркиваюсь:

— Доклад товарища Ширвиндта ?

— Дверь направо.

— Очень благодарен, товарищ.

Тяжелая, почти до потолка дубовая дверь. Как сейчас помню медную граненую ручку. Кругом роскошь дворца.

Нет ни страха, ни отчаяния, ни замирания сердца. Впечатление такое, точно я на обыкновенной, спокойной, неторопливой работе.

Дверь распахнута. Яодну-две секунды стою на пороге и осматриваю зал. Десятка три голов на звук отворяемой двери повернулись в мою сторону. Бородка товарища Ширвиндта а-ля Троцкий склонилась над бумагами. Столик президиума посреди комнаты. Вдоль стен —ряды лиц, слившихся в одно чудовище со многими глазами. На стене — Ильич и прочие «великие», шкафы с книгами. Вот все, что я увидел за эти одну-две секунды.

Закрываю за нами дверь.

Я говорю моим друзьям одно слово: «Можно», — и сжимаю тонкостенный баллон в руке.

Секунду Дмитрий и Сергей возятся на полу над портфелями, спокойно и деловито снимая последние предохранители с гранат.

Распахиваю двери для отступления. Сергей размахивается и отскакивает за угол. Я отскакиваю вслед за ним. Бомба пропищала... и замолчала.

Еще секунда тишины, и вдруг страшный нечеловеческий крик:

— Аа-аа...Бомба...

Я, как автомат, кинул баллон в сторону буфета и общежития и побежал вниз по лестнице. На площадке мне ударило по ушам, по спине, по затылку звоном тысячи разбитых одним ударом стекол: это Дима метнул свою гранату

Сбегаю по лестнице.

По всему дому несутся дикие крики, шуршание бегущих ног и писк, такой писк — как если бы тысячи крыс и мышей попали под гигантский пресс.

В вестибюле с дико вытаращенными глазами подбегает ко мне товарищ Брекс:

— Товарищ, что случилось ? Что случилось ? — еле выдавливает она из себя.

— Взорвалась адская машина, бегите в милицию и в ГПУ— живо!— кричу на нее командным голосом.

Она выбегает за дверь и дико вопит на Мойку:

— Милиция!!! Милиция-а-а!

Сергея уже нет в вестибюле. Я ерошу волосы на голове — для выскакивания на улицу в качестве пострадавшего коммуниста, кепка смята и положена в карман, пальто, плащ бросаю в клубе. Жду Диму. Второй баллон в руке наготове.

Секунда... вторая... третья...

Медленно сходит Дима. Рука —у немного окровавленного лба; лицо, однако, непроницаемо-спокойно. Не торопясь, он подходит к вешалке, снимает свой плащ и одевает его в рукава...

— Ты с ума сошел.. . скорее. .. живо! — кричу ему и кидаю баллон через его голову на лестницу.

Звон разбитого стекла и струйки зеленого дымка поднимаются выше и выше — это смерть.

Наконец мы на улице. Направо к Кирпичному — одинокие фигуры , налево от Невского бежит народ кучей, а впереди, в шагах 30—40 от нас, милиционеры — два, три, четыре, сейчас уже не скажу.

В эту минуту все плавало в каком-то тумане. Уже не говорил, а кричал мой внутренний голос:

— Иди навстречу прямо к ним!

Я побежал навстречу милиции, размахивая руками. Дима побежал за мной. Какой-то человек выскочил за нами из двери клуба — весь осыпанный штукатуркой, как мукой, обогнал нас и кричал впереди:

— Ууу-уууу!

— Что вы здесь смотрите? — закричал я на советскую милицию, — там кидают бомбы, масса раненых, бегите скорее. Кареты «скорой помощи». Живо!

Лица милиционеров бледны и испуганны, они бегом устремились впартклуб.

Мы с Димой смешиваемся с толпой, где быстрым шагом, где бегом устремляемся через Невский на Морскую к арке Главного штаба. На Невском я замечаю рукоятку маузера, вылезшего у меня на животе из прорезов между пуговицами на френче. Запихивая маузер поглубже, достаю из кармана кепку и набавляю шаг.

Из-под арки Главного штаба, как ангел-хранитель, выплывает извозчик. Хорошая, крепкая лошадка — редкое исключение. У Ваньки открытое, добродушное лицо.

— На Круговой вокзал!

— Два с полтиной положите ?

— Бери три, только поезжай скорее...

Дима пьян от радости, возбуждения и удачи. Он заговаривает с извозчиком:

— Ты, братец, не коммунист ?

— Нет, что вы, господин, из нашего брата таких мало, крест на шее носим...

— Молодец, ты, извозчик, хороший человек.

Потом Дима машет рукой проходящим по тротуару барышням и что-то кричит им.. . Довольно сбивчиво рассказывает он мне, что с ним случилось после взрыва бомбы:

— Понимаешь, когда я бросил бомбу, я смотрел в дверь — как она взорвется. Ну дверь сорвало и ударило мне по башке, вот и кровь на лбу. Когда я очухался и пошел к лестнице, как какой-то длинно-волосый с портфелем под мышкой танцевал передо мной. Я ему крикнул: «Что ты, трам-тара-рам, болтаешься под ногами», — потом выхватил парабеллум и выстрелил ему в пузо... Длинноволосый схватился обеими руками за зад и медленно сел на пол, а я пошел дальше и увидел тебя в вестибюле.