Джереми Кларксон - Мир по Кларксону

Но вечер портило одно обстоятельство: среди наших тюльпанов, эдельвейсов, роз, бугенвиллий с жалобами на то, что мы курим, демонстративно кашляя, стоял столбом дуб с колючками – американец. Он не понимал прелести венского шницеля и намеков на то, что было бы неплохо купить еще выпивки на всех. Он был идеальной задницей для нашей европейской плетки. Но большинство из нас помнили, что он представитель супердержавы, федеральное устройство которой позволяет делать все розетки по единому образцу. Жаль, очень жаль.

Судебное дело прошлой недели – с футболистом Джонатаном Вудгейтом – поставило любопытную дилемму. Его лучший друг должен был свидетельствовать против него. И что?

С одной стороны, общество не может существовать без честности, поэтому вы, сотрудничая с прокурором, знаете, что поступаете правильно. С другой стороны, дружба – монета неразменная и требует лояльности. И у вас всегда есть право хранить молчание.

Я думал об этом сегодня, стоя в душе, и понял, что легко мог бы свидетельствовать в суде против своих друзей. Дружба вовсе не неразрывная связь людей, дружба – огромная песчаная дюна, которая только издалека выглядит незыблемой глыбой, а на деле однажды утром вы просыпаетесь, а ее уже нет.

В восьмидесятые годы я проводил массу времени с друзьями в подвальном баре «Кеннеди» на Кингзроуд. Мы веселились, мы подпевали ансамблю, мы напивались до потери сознания и знали, что завтра снова наступит вечер, а мы будем друзьями всегда.

Если бы одного из них обвинили в том, что он выбил глаз бармену газонокосилкой, я сказал бы полиции, что ничего не знаю, потому что был пьян в стельку. Я бы даже выдержал допрос с пристрастием, не выдав его. А сегодня чувствовал бы себя круглым дураком. Не имею ни малейшего понятия, где все эти люди сейчас, и даже не помню, как их звали.

Как это случилось? Да потому что, когда я говорил «до свидания», то был уверен, что в следующую субботу опять их увижу в баре, а потом как-то сказал «до свидания», и больше мы никогда не встречались. Мы не ругались, не разъехались, не изменились в один миг. Просто р-р-раз, и пошли все по домам.

И так происходит все время. Я листаю свою записную книжку, сотни людей, друзей, духовных братьев и бывших коллег, которым я никогда уже не позвоню и которых не увижу.

Проблема в том, что больше всего на свете мне нравится вечером тупо сидеть у телевизора, жуя батончик шоколада.

Куда-то отправляться означает, что надо встать с дивана, одеться, найти няньку для детей на вечер, поссориться с женой из-за того, кто будет за рулем и что мы пропустили очередную серию про госпиталь в Холби-Сити. Честно говоря, я не готов это делать чаще одного раза в неделю. И вообще я надеюсь встретить в год не больше пятидесяти двух друзей. Это значит, что мне понадобится два года, чтобы встретиться со всеми из моего записного «филофакса». В реальности времени уйдет гораздо больше, потому что люди, с которыми я не встречаюсь по делу, вечно меня приглашают куда-нибудь поужинать. Я уже истратил весь запас мыслимых и немыслимых отмазок, вплоть до самых диких, например, что я только что стал жертвой нападения бенгальского тигра.

И вот я с тоской собираю вещички, прикидывая, сколько бы я заплатил, если бы ко мне пришли и предложили справку о заключении под домашний арест. Тысяч двадцать пять я бы дал. Но никто не приходит и не спасает меня, и мне надо опять куда-то переться. И снова неделя проходит, а я так и не встретился со старым своим дружком по работе в газетенке Rotherham Advertiser Марком Уайтингом.

Чем больше времени проходит, тем сложнее звонить людям, которых ты не видел целую вечность. Если тебе кто-то звонит после пятилетнего перерыва, это означает две вещи. Он остался без работы. Или без жены.

Я так озаботился всеми этими списками друзей, что попросил жену больше не записывать новых людей в книжечку. Мне наплевать, насколько они при этом милые и хорошие. Мне все равно, что он очень забавный, а у нее аллергия на трусики. У нас уже достаточно друзей. Все уже зашло так далеко, что я новых друзей вписываю, только если вычеркиваю кого-нибудь из старых.

Это тоже нелегко. Тут позвонил один парень (имя и телефон не объявляются, потому что я слаб), которого не хотелось бы больше видеть. Если бы я выбирал, с кем пойти на ужин, с ним или с дамой из видеопроката, то победила бы дама. Даже если так, встреть я его на улице, я бы прикинулся педиком и стал бы плотоядно пожирать его глазами. А если б его и это не испугало, я бы зашел в мясную лавку и попросил отрубить мне голову, чтобы покончить с этим раз и навсегда.

И все равно я стоял и смотрел на его страничку в записной книжке, думая, как бы ее выдернуть – но в голове моей звучал голос компьютера из «Космической одиссеи 2001 года». «Не делай этого, Дейв. Вспомни вечера, что мы провели вместе, Дейв. В следующий раз, Дейв, я буду более интересным собеседником».

Тогда я этого не сделал, и теперь нужны более жесткие меры. Например, я приму в качестве руководства советы тех, кто быстро и технично разрывал с партнером, которого больше не любил.

Что я завтра сделаю с утра, так это вырву фото этого парня из книги о Leeds United, позвоню в полицию и, когда они приедут, настучу, что в 1979 году он курил траву.

Самые страшные слова в английском языке для тех, кто живет в сельской местности, – это не «ящур», не «коровье бешенство» и даже не «Блэр» и не «Прескотт».

Самые страшные слова – Брайнт и Баррат[ 2 2 Британская домостроительная компания Barratt Developments Pic. – Прим. пер. ].

Если коровы начнут плясать в своих стойлах или построятся рядами, их можно спалить напалмом. Но когда строительные компании начинают плясать свой танец и строиться в конце вашего садика, сооружая свои поганые домишки? Мы даже не можем вызвать армию на подмогу. Алло? Это ВВС Великобритании? Нельзя ли прислать бомбардировщиков, сейчас скажу координаты.

Когда строители врываются в ваш маленький мир, вы обречены. Ваши горизонты разрушены, ваш дом ничего не стоит, и вы ничего не можете ожидать от жизни, идя по своему скорбному пути, разве что шанс вымолить компенсацию у Его Высочества Тони.

В отличие от ящура, который разносится даже ветром, чума строительной лихорадки разносится Тони Блэром, который объявляет, что в следующие шесть минут деревня срочно нуждается в тридцати миллионах бунгало.

Я был на прошлой неделе именно в таком месте, которое Тони лелеет в своих мечтах. Это участок с практически законченной застройкой под названием Кембурн Вилладж. Это такое плоское место в графстве Кембриджшир между Ройстоном и Норвегией.

Этого места много, и все, кому не лень, норовят что-нибудь на нем возвести. Здесь тебе и бизнес-центр, и торговая улица, и паб, в котором дают еду с гарниром, три деревенские лужайки, озеро и, конечно, пацан на мотоцикле не только без шлема, но и без номеров.