Газета Завтра - Газета Завтра 252 (91 1998)

Чувство товарищества - святое чувство - сделало меня в ту секунду сильным, дало возможность не сломаться и снова вдохновило на борьбу.

Николай ПАВЛОВ

В ночь с 21 на 22 сентября, когда уже съезд собрался и Руцкой сел в кресло президента, я поднялся в президиум, подошел к нему и сказал, что есть согласованное мнение ряда депутатских фракций - ни в коем случае не трогать Грачева и председателя МБ Галушко. Решать вопрос надо только по Ерину - за избиение первомайской демонстрации. Руцкой ответил, что он абсолютно с этим согласен. Я спокойно вернулся в зал, сообщил о разговоре Бабурину и другим товарищам. И каково же было наше изумление, когда примерно через 2-3 часа, под утро, Руцкой взошел на трибуну съезда и зачитал указы об освобождении Грачева и Галушко и о назначении на их должности Ачалова и Баранникова. Тогда единственный раз за всю свою сознательную политическую жизнь я, будучи принципиально не согласен с решением Руцкого, промолчал, никак не выразил своего отношения, не поставил ни вопрос, ни требовал слова, то есть принял все, как было.

Своими указами Руцкой противопоставил Верховный Совет Грачеву и его команде в Министерстве обороны, и тем самым отсек все конструктивные возможности взаимодействия с Вооруженными Силами Российской Федерации. А ведь как теперь известно, Грачев лишь в самый последний момент, после письменного приказа Ельцина и огромного на него давления со стороны ельцинской камарильи, пошел на активные действия.

Цену моего и коллег-депутатов непротивления Руцкому я понял, когда в ночь на 4 октября вместе с Юрием Слободкиным и Иваном Шашвиашвили поехал навстречу входившим в Москву войскам с целью вступить с ними в переговоры. Колонна танковая шла на большой скорости с расчехленными орудиями и автоматчиками на броне. Офицер-гаишник, когда услышал, что мы депутаты, тут же вытащил пистолет и, передернув затвор, навел его на нас.

Из расстрелянного Дома Советов я выходил через какой-то двор. Минул арку и оказался в следующем дворе совершенно один. Потом, услышав топот и выстрелы, заметался. И взгляд мой упал на ступеньки, шедшие вниз. Заканчивались они у двери. Я толкнул ее, и она открылась. Это оказался подвал, и я почти до 7 утра сидел в нем. Мимо по двору периодически, через 30-40 минут, пробегали группы омоновцев, которые очень громко кричали: “Не стреляй! Свои!” И при этом у меня все время крутилась мысль: свои-то вы свои, но чьи свои? Утром пятого я выбрался из подвала, прошел на набережную из двора и увидел одного небритого человека, который тоже двигался, озираясь. Он на меня пристально посмотрел, а я на него, мы так поприглядывались друг к другу, потом вступили в очень осторожный разговор. Через какое-то время выяснилось, что он приехал из-под Москвы, из Калининграда, тоже был в Доме Советов. Мы потопали к метро, как два человека, оказавшиеся в оккупации.

Олег РУМЯНЦЕВ

Указ N 1400 застал меня в Югославии. За ночь на перекладных я домчался до Москвы, где уже началась работа внеочередного съезда депутатов. Мне сразу бросилось в глаза: съезд не был консолидирован. Ситуация чрезвычайная, а депутатов раздирают противоречия вчерашнего мирного времени.

24 сентября, после большой битвы, удалось принять постановление об одновременном уходе съезда и президента. Мне поручили готовить соответствующие поправки в Конституцию, и потом, с одобрения Хасбулатова и Руцкого, я до 3 октября занимался челночной дипломатией - встречался с известными политиками для того, чтобы они выразили поддержку Парламенту. Когда уже прогремели выстрелы в Останкине, я шел из мэрии в Дом Советов и вдруг подумал: ни одна воинская часть не пришла к нам на помощь, своих сил у нас немного и, значит, я иду в обреченный Парламент, который завтра будет уничтожен. И закралась мысль: а стоит ли возвращаться? Но эту мысль я тут же отогнал, решив для себя: если в Доме Советов не будут люди различных взглядов и убеждений, если здесь не будет конкретно социал-демократа Румянцева - одного из создателей проекта Конституции, то это нанесет только лишний удар по народному представительству, по той правде, которую защищает съезд.

В зале Совета национальностей, где собрались депутаты, у меня вдруг напрочь исчезло чувство опасности. На память пришло, что в моем кабинете осталась сумка с пивом. От зала до кабинета был всего один пролет. Но он простреливался. Это меня почему-то не остановило. Пули летают, стекла бьются, я за пивом двинулся. Добрался. Забрал сумку. Вернулся. Пью пиво в зале. Ко мне подходит какая-то женщина и говорит: “Прекратите. При ранении желудок должен быть пуст”. Я согласно кивнул головой: “Ладно, пули будем принимать натощак”. И потом пошел к Руцкому в кабинет. Точнее, пополз, потому что во все окна стреляли. От Руцкого я звонил в посольство Венгрии, накрывшись банкеткой, беседовал с послом и, используя непечатные венгерские выражения, пытался объяснить ему, что необходимо срочно выслать миссию из послов, аккредитованных в Москве, чтобы они составили представление, что здесь происходит. Как раз в этот момент на моих глазах убили охранника Руцкого. Пуля прошла над банкеткой, надо мной, и стоящий в дверном проеме охранник был убит. Вот иногда оппоненты наши спрашивают: почему не убили ни одного депутата? Просто повезло. Убить могли любого.

Станислав ТЕРЕХОВ

Буквально за полчаса до объявления указа N1400 по телевидению я выступал вместе с генералом Баранкевичем из Белоруссии в студии Верховного Совета в передаче “Парламентский час”. В 20.00 нас прервали. Мы послушали указ и я пошел к Ачалову, а затем с ним вместе к Руцкому.

У него была поставлена задача: собрать к Дому Советов как можно больше людей. Время было вечернее, все были дома, мы дали сигнал - и 2-3 сотни наших офицеров прибыли на защиту Парламента. Среди них были и те, кто служил и кто не служил. Начиналась борьба с госпереворотом организованно. А потом пошло все невразумительное, непонятная такая возня, невнятные какие-то движения и не действие, и не бездействие, а колыхание некое. Кругом все говорят: трем силовым министрам надо занять их кабинеты в Минобороне, МВД, МБ. Но никто ничего для этого не делает.

Мы, офицеры, имели установку: сидеть и ждать. Чего ждать и кого ждать? Просто ждать.

Я трое суток выпрашивал 50 автоматов для того, чтобы офицеры могли защищать Дом Советов. Неуверенность руководства в своих силах, нежелание активно противодействовать госперевороту толкнуло меня к тому, чтобы захватить важнейший плацдарм в военном отношении и в административном - запасной командный пункт Генерального штаба. Генштаб, естественно, был под усиленной охраной, там сидели омоновцы, а этот объект был практически незащищен.