Лев Троцкий - Преданная революция: Что такое СССР и куда он идет?

Подводить итоги стахановскому движению сейчас еще рано. Но зато уже можно выделить черты, характерные не только для движения, но и для режима в целом. Некоторые достижения отдельных рабочих несомненно крайне интересны, как показатели тех возможностей, которые доступны только социализму. Однако, от этих возможностей до их осуществления в масштабе всего хозяйства остается еще очень большой путь. При тесной зависимости одних производственных процессов от других непрерывная высокая выработка не может явиться делом одних лишь личных усилий. Повышение средней производительности недостижимо без реорганизации производства как на отдельном заводе, так и в отношениях между предприятиями. В то же время поднять миллионы на несколько ступеней технической квалификации неизмеримо труднее, чем подстегнуть тысячи передовиков.

Сами вожди, как мы слышали, жалуются подчас на то, что советским рабочим не хватает культуры труда. Однако, это только половина правды, и притом меньшая. Русский рабочий восприимчив, находчив и даровит. Любая сотня советских рабочих, переброшенная в условия, скажем, американской промышленности, через несколько месяцев, даже недель не отставала бы, вероятно, от американских рабочих соответственных категорий. Трудность – в общей организации труда. Советский административный персонал отстает, по общему правилу, от новых производственных задач гораздо больше, чем рабочие.

При новой технике сдельная плата должна неминуемо вести к систематическому повышению крайне низкой ныне производительности труда. Но создание необходимых для этого элементарных условий требует повышения уровня самой администрации, от цехового мастера до вождей Кремля. Стахановское движение лишь в очень небольшой мере отвечает этому требованию. Бюрократия роковым образом стремится перепрыгивать через трудности, которые она не способна преодолеть. Так как сдельная плата сама по себе не дает ожидавшихся от нее немедленных чудес, то на помощь ей приходит неистовый административный нажим: премии и рекламы, с одной стороны, кары, с другой.

Первые шаги ознаменовались массовыми репрессиями против инженерно-технического персонала и рабочих, обвиняемых в противодействия, в саботаже, в некоторых случаях – даже в убийстве стахановцев. Суровость репрессий свидетельствовала о силе сопротивления. Начальство объясняло так называемый «саботаж» политической оппозицией; на самом деле он коренится чаще всего в технических, экономических и культурных препятствиях, значительная доля которых исходит от самой бюрократии. «Саботаж» оказался вскоре по видимости сломлен: недовольные испугались, проницательные замолчали. Понеслись телеграммы о неслыханных достижениях. И действительно, пока дело шло об отдельных пионерах, местная администрация, покорная приказу, обставляла их работу с чрезвычайной предупредительностью, хотя бы и за счет интересов остальных рабочих шахты или цеха. Но когда в число «стахановцев» зачисляются сразу сотни и тысячи рабочих, администрация впадает в полное замешательство. Не умея и не имея объективной возможности упорядочить в короткий срок производственный режим, она пытается изнасиловать и рабочую силу и технику. Когда часовой механизм замедляет ход, он тычет в колесики гвоздем. В результате «стахановских» дней и декад в жизнь многих предприятий внесен полный хаос. Так объясняется тот поразительный на первый взгляд факт, что рост числа стахановцев сопровождается нередко не повышением, а снижением общей производительности предприятия.

Сейчас «героический» период движения остался, видимо, позади. Начинаются будни. Нужно учиться. Особенно много учиться нужно тем, которые учат других. Но именно эти меньше всего хотят учиться. Тот общественный цех, который задерживает и парализует другие цехи советского хозяйства, называется: бюрократия.

Историк Советского Союза не сможет не прийти к выводу, что политика правящей бюрократии в больших вопросах представляла ряд противоречивых зигзагов. Попытки объяснить или оправдать их «переменой обстоятельств» явно несостоятельны. Руководить, значит хоть до некоторой степени предвидеть. Фракция Сталина ни в малейшей степени не предвидела тех неизбежных результатов развития, которые каждый раз обрушивались ей на голову. Она реагировала на них в порядке административных рефлексов. Теорию своего очередного поворота она создавала задним числом, мало заботясь о том, чему учила вчера. На основании тех же неопровержимых фактов и документов историк должен будет заключить, что так называемая «левая оппозиция» давала несравненно более правильный анализ происходящим в стране процессам и гораздо вернее предвидела их дальнейшее развитие.

Этому утверждению противоречит на первый взгляд тот простой факт, что побеждала неизменно фракция, не умевшая будто бы далеко заглядывать вперед, тогда как более проницательная группировка терпела поражение за поражением. Такого рода возражение, напрашивающееся само собою, убедительно, однако, лишь для того, кто мыслит рационалистически и в политике видит логический спор или шахматную партию. Между тем политическая борьба есть по самой сути своей борьба интересов и сил, а не аргументов. Качества руководства отнюдь не безразличны, конечно, для исхода столкновения, но это не единственный фактор и, в последнем счете, не решающий. К тому же каждый из борющихся лагерей требует руководителей по образу и подобию своему.

Если Февральская революция подняла к власти Керенского и Церетели, то не потому, чтоб они были «умнее», или «ловче», чем правящая царская клика, а потому что они представляли, по крайней мере временно, революционные народные массы, поднявшиеся против старого режима. Если Керенский мог загнать Ленина в подполье и посадить других большевистских вождей и тюрьму, то не потому, что превосходил их личными качествами, а потому, что большинство рабочих и солдат шло еще в те дни за патриотической мелкой буржуазией. Личное «преимущество» Керенского, если здесь уместно это слово, состояло как раз в том, что он видел не дальше подавляющего большинства. Большевики победили, в свою очередь, мелкобуржуазную демократию не личным превосходством вождей, а новым сочетанием социальных сил: пролетариату удалось, наконец, повести за собой неудовлетворенное крестьянство против буржуазии.

Последовательность этапов Великой французской революции, во время ее подъема, как и спуска, с неменьшей убедительностью показывает, что сила сменявших друг друга «вождей» и «героев» состояла прежде всего в их соответствии характеру тех классов и слоев, которые давали им опору; только это соответствие, а вовсе не какие либо безотносительные преимущества, позволило каждому из них наложить печать своей личности на известный исторический период. В чередовании у власти Мирабо, Бриссо, Робеспьера, Барраса, Бонапарта есть объективная закономерность, которая неизмеримо могущественнее особых примет самих исторических протагонистов.