Лев Троцкий - Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября

Нужно, чтобы на воле знали, что происходит в тюрьмах республиканской России, при министре-председателе Керенском, при министре юстиции Зарудном, при министре вн. дел Авксентьеве и с благословения бывшего «министра революции» Церетели, который сошел со сцены, как министр репрессии.

Мы думаем, что все изложенное резюмируется одним словом: позор!

«Пролетарий» N 2, 28 (15) августа 1917 г.

В некоторых изданиях были напечатаны в начале августа письма т. Троцкого Временному Правительству и министру юстиции [193]по поводу агитаторских упражнений бывшего прокурора судебной палаты г. Каринского, [194]которому явно не давали спать лавры Переверзева – Алексинского. «Народно-социалистический» министр юстиции, как нам передают, ответил т. Троцкому особым отношением, в коем арестант поставляется в известность о том, что министр юстиции не может дать «движения» выше указанным «прошениям», так как в них заключаются «неприличные» выражения по адресу чинов судебного ведомства. «Неприличие» г. Зарудный усмотрел очевидно в утверждении т. Троцкого, что прокурор Каринский «по каналам беснующейся реакционной прессы» пускает в оборот заведомо ложные обвинения против вождей большой политической партии, и что Каринский преследует при этом не судебно-следственные, а реакционно-политические цели. Обвинение, бесспорно, очень тяжкое, но в каком смысле его можно назвать «неприличным», мы решительно отказываемся понять. И какое право имеет министр «не давать движения» тяжкому обвинению, выдвинутому против подчиненного ему лица, это понять еще труднее. Юстиция не есть богиня хорошего тона, г. министр!

Т. Троцкому остается, на наш взгляд, обратиться к г. Зарудному с объяснением примерно такого рода: «Ваше Высокопревосходительство! Бывши воспитан в дурных условиях старого режима, ожесточавшего нравы, я, за три месяца моего пребывания под солнцем отечественной свободы, не научился еще о преступных действиях республиканской прокуратуры выражаться словами, которые не оскорбляли бы чувствительности народно-социалистического генерал-прокурора»…

При посещении «Крестов» Зарудный, как нам передают, пожимал руки нескольким тюремным надзирателям. Помнится, Керенский, став министром юстиции, начал с того, что пожал руку министерскому швейцару. «Жест», что и говорить, очень выразительный. Но было бы ошибочно думать, что этим исчерпывается главная обязанность демократа. Американский президент раз в год пожимает руку всем, кому не лень; однако ж это не мешает ему быть верным стражем интересов финансовой олигархии. Демократизм столь же мало состоит в раздаче дешевых рукопожатий, как и в бурбонских окриках по поводу мнимого несоблюдения правил вежливости. Демократизм есть вопрос существа, а не формы. Демократический министр юстиции не отмахивается от тягчайших обвинений ссылкой на их «неприличный» тон. Демократический министр юстиции не покрывает черносотенной разнузданности ссылкой на «независимость» судей…

До какой степени фальшива позиция г. Зарудного, видно уже из того, что после того, как он отказался «дать движение» заявлению т. Троцкого, министру пришлось привести в «движение» самого г. Каринского. Бывший прокурор судебной палаты полетел… Это очень отрадно, хотя из этого факта было бы крайне легкомысленно заключать, будто в ведомстве г. Зарудного водворяется отныне режим демократического правосудия. Нет, для этого было бы необходимо радикальное обновление всего персонала, подчиненного г. Зарудному. А этому обновленному персоналу был бы необходим другой министр юстиции.

«Пролетарий» N 7, 2 сентября (20 августа) 1917 г.

(Помещено под псевдонимом П. Танас).

1917 года, сентября 1 дня, судебный следователь 24 уч. гор. Петрограда предъявил нижепоименованным согласно ст. ст. 448 и 476 у. у. суд. предварительное следствие и спрашивал их, желают ли они чем-либо его дополнить, на что обвиняемые заявили:…………… 6) Лев Давыдович Троцкий. Ввиду того, что первый же оглашенный документ (показание прапорщика Ермоленко), который играл до сих пор главную роль в предпринятой при содействии некоторых чинов судебного ведомства травле против моей партии и меня лично, является несомненным плодом сознательной фабрикации, рассчитанной не на выяснение обстоятельств дела, а на его злостное затемнение; ввиду того, что в этом документе г. следователем Александровым с явной преднамеренностью обойдены те важнейшие вопросы и обстоятельства, выяснение которых должно было бы неминуемо вскрыть всю фальшь показаний неизвестного мне Ермоленко; ввиду всего этого я считал бы политически и нравственно унизительным для себя участвовать в следственном процессе, сохраняя за собой тем большее право раскрыть подлинную сущность обвинения перед общественным мнением страны всеми теми средствами, какие будут в моем распоряжении. В соответствии с вышесказанным я не считаю возможным продолжать заслушание следственных материалов.

«Предварительное следствие о вооруженном выступлении 3 – 5 июля 1917 г. в Петрограде против государственной власти», стр. 135.

Товарищи, вчера представитель следственной комиссии по делу 3 – 5 июля сделал попытку ознакомить нас со следственным материалом. Говорю «сделал попытку», потому что дело не пошло дальше первого документа, имеющего, впрочем, с политической стороны важнейшее значение: это акт допроса поручика Ермоленко. [195]Мы, подследственные, заявили, что ввиду характера «работы» г. Александрова мы отказываемся дальше входить с ним в объяснения. Суть дела такова. Ермоленко рассказывает подробно, как он завербовался в качестве немецкого шпиона (разумеется, с «патриотическими» целями). Для характеристики этого субъекта достаточно сказать, что, когда немцы дали ему на дорогу 1.500 руб., он спросил: «почему так мало?» (по собственному показанию). Этот Ермоленко подробно рассказывает, как он вел переговоры с немецкими офицерами о своих будущих обязанностях: шпионаже, взрыве мостов и пр., рассказывает, с кем именно он должен был сноситься в России и как. Вне всякой связи со всей этой конструкцией, он говорит, что ему сообщили, что он будет работать в России «не один», что в том же направлении в России работает Ленин со своими единомышленниками, которые посланы были «добиться отставки Гучкова и Милюкова». Никаких поручений к Ленину Ермоленко не получал, во всей его конструкции Ленин совершенно ни к чему, так сказать, насильственно введен со стороны и связан с Ермоленко не фактами и отношениями, а простой и глуповатой в своей хитрости фразой: «Вы будете не один, будет и Ленин», которому дескать поручено взрывать не только мосты, но и две крепости: Гучкова и Милюкова. Под конец еще говорится: «мне сообщили, что Ленин участвовал на совещаниях в Берлине и останавливался у Скоропись-Елтуховского, в чем я и сам потом убедился». Точка. Как убедился – об этом ни слова. Таким образом, в этом единственном «фактическом» указании Ермоленки Александров не проявил никакой любознательности: как убедился Ермоленко, что Ленин был в Берлине и останавливался у Скоропись-Елтуховского, – ведь, только это и имеет значение.