Лев Троцкий - Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)

Немецкие и австрийские суда, запертые в этих водах с начала войны, заменяют квартиру своему экипажу. Они обросли неподвижностью.

Сегодня прибыл пароход «Инфанта Изабелла» из Аргентины. Из-за войны там застой в делах, и испанцы возвращаются оттуда массами – без денег и без надежды заработать их. Пароходные общества нещадно грабят. На Нью-Йорк и Аргентину еще есть цены, но оттуда берут, сколько хотят, т.-е. отбирают все, что есть. Сколько страшных дел, больших и маленьких, совершается под покровом войны!

Почему пассажирские пароходы бросают якорь далеко от пристани, так что подъезжать приходится на моторных лодках? Оказывается, чтоб избежать бесплатных пассажиров, которые укрываются до Канарских островов.

Опускается ночь. Вышка с железной оградой, как капитанский мостик над океаном. Пена вспыхивает в темноте. Ветер окреп. Гул и угроза. Скользят лучи маяка. Тьма и душистые морские брызги текут в воздухе. Все во влаге. Платье, палка, волосы. За поворотом тоже море, но спокойное, как зеркало, ибо в ограде берегов (бухта!), и в нем отражаются, не колеблясь, огни ночного Кадикса.

Прибыли сегодня пачкой моряки с потопленных немцами судов. «Эмилия» шла на парусах из Опорто в Las Palmas (Канарские острова), везла дерево для фруктовых ящиков. Собеседник был на «Эмилии» капитаном, сын его – матросом. Нить рассказа переходит незаметно к сыну. Возле Las Palmas нагнала подводная лодка. Сигналы. Остановились. Немецкий офицер позвал рукою. Приблизились. Четыре немца с динамитом перешли на «Эмилию», забрали там манометр, портфель с бумагами и удалились, оставив динамит со шнуром. Экипаж «Эмилии», перешедший на лодки, сфотографировали. Одним словом все честь-честью.

– Хорошее судно, капитан, очень крепкое, – сказал немецкий офицер.

Раздался взрыв, но «Эмилия» осталась почти невредимой. Тогда по ней дали 25 выстрелов и потопили.

Немцы хотели взять в плен капитана, но тот сказался больным, и его отпустили вместе со всем экипажем. Стряслась эта беда на 6-й день пути, когда уже видели землю. Из Las Palmas экипаж (17 человек) на судне «Кадикс» прибыл сюда.

Тут же в зале гостиницы группа моряков с затонувшего вчера португальского судна. Совсем недалеко от Кадикса, в 70 милях, оно столкнулось с итальянским судном, которое на всех парах уходило от немецкой подлодки. Все спаслись, испано-негры, испанцы, негры… Из разговора с португальскими моряками:

– Воюете?

– Заставили. Кто идет на войну, тот готовится к ударам, – это такая португальская пословица. А мы не готовились. Англия и Франция заставили… А как французские газеты врут о португальском «энтузиазме»!

Моряки рассказывают, как несколько дней тому назад они наблюдали у северных берегов Испании потопление колумбийского парусника, который перевозил лошадей и скот. Люди спаслись, скот погиб. Жалко, жалко было тонущих лошадей и быков.

И опять разговор возвращается к «Эмилии». Сын капитана показал немецкому офицеру, где сахар, масло, сухари… Немцы забрали все, а испанцу офицер дал коробку папирос. Первый выстрел с подлодки был холостой – остановить только. Это несколько успокоило моряков, которые в первый момент перепугались до-смерти, считая, что пришел последний час. После выстрела сразу повернули, все показывали и всячески помогали уничтожению своей «Эмилии».

Немец все повторял: «Хорошее судно, капитан, хорошее судно».

– Насмехался?

– Нет, зачем: просто, как моряк моряку говорил. Корабль у нас был действительно хороший – исправный, совсем новый…

– Говорят, что около Канарских островов три больших подлодки. Но пришедшим туда после нас греческому и северо-американскому судам тамошние власти говорили, что «Эмилия» разбилась о скалы, чтобы не портить коммерции.

Ученый французский морской офицер де-Мерлиак издал в 1818 г. книгу под названием: «О свободе морей и торговли, или историческая философическая картина морского права» {23} 23 «De la liberte des mers et du commerce ou tableau historique et philosophique du Droit maritime par m-r Gilbert de Merlhiae, lieutenant de vaisseau, membre de la Societe des Sciences de Paris»… Paris 1818. . Книга насквозь реакционного автора, жестоко осуждающего не только якобинцев, но и директорию, читается с большим интересом в свете нынешней мировой войны. Спустя каких-нибудь три года после того, как коалиция, под руководством Англии, вернула трон французским Бурбонам, автор-легитимист делает следующее признание: "К англичанам можно применить то, что Макиавелли [282]говорил о венецианцах: их мирные трактаты еще более гибельны для их соседей, чем подвиги их армий". По поводу того, что англичане всеми средствами блокады преграждали подвоз съестных припасов во Францию во время войны с революцией и Наполеоном, де-Мерлиак пишет: «Я полагаю, что бичи, подобные чуме и голоду, находятся в руках бога: он один может обрекать им народы. И я думаю, что делать из этих бедствий оружие войны – значит действовать против всех законов, божеских и человеческих… Стремиться продлить у целого народа, в обширном королевстве, ужасы голода, – это нужно признать наиболее чудовищным злоупотреблением, какое можно сделать из силы; это значит попрать международное право и долг человека и христианина: таково, однако, было по отношению к нам поведение великой Британии… Иначе, какова была бы разница между европейцами и каннибалами Южного моря».

Сегодняшние де-Мерлиаки говорят совсем иным языком о той блокаде, которой Великобритания, при содействии Франции, подвергает Германию. На вопрос о разнице между европейцами и африканскими каннибалами приходится ответить, что просвещенные европейцы располагают такими орудиями каннибализма, о которых несчастные людоеды Африки не могут мечтать.

Ко мне в гостиницу зашли два испанских синдикалиста. Один говорил чуть-чуть по-французски. Толковали о войне, о высылке, об испанской полиции. Синдикалисты жаловались, что испанец плохо поддается организации. На том простились. По их, совсем еще свежим, следам ворвался ко мне шпик. «Они хотели денег». Я сразу не понял. Тогда он протянул лапу, стал делать хватающие движения пальцами, повторяя вопрос, брызжа слюною. Им владели одновременно две тревоги: приходили враги – он проглядел! – приходили за деньгами и, может быть, получили, а он не получил, он прозевал, он остался не при чем. Он был похож на ограбленного. Я прогнал его, объявив, что мне нет дела до того, сколько именно часов он согласен посвящать своим обязанностям, что впредь я буду выходить, когда найду нужным. Шпик маячит теперь перед окнами гостиницы и, сопровождая меня, соблюдает дистанцию. Он не посвящает меня более в тайны исторических памятников и собственной биографии. Мы с ним попросту незнакомы. Так разбилась одна дружба.