Максим Сбойчаков - Они брали рейхстаг

– Что случилось, Виктор?

Правоторов вздрогнул от неожиданности, не сразу ответил:

– Старший брат Алексей погиб…

Лысенко сжал зубы, так что под скулами заходили желваки, и подал команду:

– Подъем!

– Зачем ты это, Ваня? – сказал Виктор, взглянув на часы, – до подъема еще полчаса.

Лысенко не ответил. А когда все собрались, объявил, какое горе постигло парторга.

Давно уже во взводе по предложению Правоторова стали устраивать что-то вроде своеобразной панихиды по павшим на войне родственникам разведчиков. Теперь своим горем пришлось делиться самому парторгу.

– Мой брат, друзья, оказывается, погиб еще на Курской дуге, – начал Виктор, – и чуть ли не у околицы родной деревни. Это был настоящий большевик, которому я во всем подражал. На войну он ушел добровольцем с должности ответственного секретаря «Таганрогской правды». До конца дней своих был рядовым солдатом. – Помолчав, продолжал: – Молодость у него была бурная. Он отразил ее в поэме.

– А ты прочти ее нам.

После небольшого колебания Виктор, взявшись за спинку стула, стал читать, изредка останавливаясь и опуская то, что считал ненужным. Перед разведчиками предстал образ юноши первых пореволюционных лет. В шестнадцать лет Алексей – секретарь райкома комсомола – с карабином гоняется за бандитами на Кубани. Герой! А в начале нэпа чуть не свихнулся. Началось с измены любимой, а потом скитания по стране в поисках счастья. Остановился в Макеевке, увлекла его все же одна девушка. Не меньше полюбил и шахту, на которой стал работать.

– Да, прямой и откровенный брат у тебя был, – задумчиво сказал Степан Орешко. – Как на исповеди выложил все в своей поэме. Рассказал бы ты и о себе, товарищ парторг. А то о нас все знаешь, а о себе молчишь…

Правоторов с благодарностью посмотрел на сержанта.

– Ну что ж… Секретов у меня нет… Родители мои куряне. Есть там деревня Правоторовка, одни Правоторовы в ней живут. Но родители мои давно, еще в начале тридцатых годов, переехали в Макеевку к старшему сыну, к Алексею. Там и я рос, там среднюю школу закончил. На фронте нас воевало четыре брата, теперь осталось трое: я, Николай и Василий. Срочную службу я проходил всего несколько месяцев. Курьез у меня с нею вышел. По окончании средней школы в тридцать девятом году меня в военкомат писарем взяли и, несмотря на мои просьбы, не отпускали. Тогда я, недолго думая, с письмом к самому Наркому обороны. Так, мол, и так, задерживают, не дают священный долг выполнить. Подействовало. Пришла из Москвы телеграмма, и военком вынужден был направить меня в часть.

А месяца через три командир вызвал меня: оформляйся на демобилизацию. «Как так? Почему?» Тот покачал головой: «Надо было думать раньше. Родителям вашим по восьмому десятку идет?» – «Да». – «А на кого же вы их бросили?» Я покраснел. Действительно, в то время я один был с ними, остальные братья – и Алексей тоже – жили со своими семьями в других городах. Так что боевую подготовку пришлось проходить не на учебном поле, а прямо на войне…

Вошел командир взвода Сорокин. Как всегда, в кожаном трофейном пальто, в фуражке из сукна защитного цвета. Все встали. Лейтенант спросил, почему так рано поднялись. Лысенко доложил причину.

Сорокин протянул руку Правоторову:

– Прими, Виктор Николаевич, и мое душевное соболезнование. Твой брат отдал жизнь на Курской дуге за то, чтобы мы пришли в Германию. И мы еще отомстим и за него, и за всех других.

Лейтенант сделался мрачным. Брата своего Анатолия вспомнил. Он на Балтфлоте воевал и в сорок третьем был тяжело ранен, остался без ноги.

Неустроев весь день ломал голову: зачем его вызывает генерал Переверткин. Комбата к командиру корпуса – редко такое бывает.

В штабе корпуса увидел весь командный состав до комбатов включительно. Здесь встретил и Василия Давыдова.

Наговориться вволю друзьям не пришлось – офицеров пригласили к командиру корпуса. Празднично одетый генерал показался еще более статным и молодцеватым. На нем все блестело: пуговицы, многочисленные награды, погоны. Да и сам он, казалось, весь сиял. Все дружно встали при его появлении – можно было бы и не подавать команду «Товарищи офицеры!». С улыбкой генерал оглядел собравшихся, торжественно объявил:

– Дождались! – и стал читать приказ командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Жукова: – «Боевые друзья! Верховное командование от имени Родины и всего советского народа приказало нашему фронту разбить противника на ближних подступах к Берлину, захватить столицу фашистской Германии – Берлин и водрузить над нею Знамя Победы. Кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него. Я призываю вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой».

Неустроев, толкнув Давыдова, взволнованно шепнул:

– Чувствуешь, Вася, сколько души вложено в приказ?

– Еще бы, Степа! – Горячо пожав руку друга, Давыдов добавил: – Прямо стихи!

Приказ о штурме Берлина в частях встретили с ликованием. «На Берлин!», «На Берлин!» – слышалось отовсюду.

Кюстринский плацдарм впитывал все новые и новые части и соединения. Уже две ночи по понтонному мосту переправлялась 3-я ударная армия. Войска шли непрерывным потоком, растекались по густой сети траншей, как вода по каналам. К этому времени 8-я гвардейская армия овладела Кюстринской крепостью. Плацдарм расширился до сорока пяти километров.

Две армии разместились на небольшом участке фронта – левее 3-й ударной находилась 5-я ударная. А сколько появилось артиллерийских, танковых, саперных и других специальных частей! Кажется, яблоку негде упасть. Между тем с первого взгляда трудно обнаружить сосредоточение войск. Вон покружила «рама» и исчезла. Должно быть, снимки делала. Черта с два что-нибудь узнаешь! Днем по траншеям могут ходить только командиры. И то лишь по неотложным делам. Боевая техника тщательно замаскирована. Личный состав в укрытиях, сделанных в траншеях и ходах сообщения. Тут и землянки, и «лисьи норы».

На плацдарме тихо. Видно, немцы смирились с мыслью, что им уже не отбросить русских на восточный берег Одера. Почти два месяца фашисты штурмовали позиции 5-й и 8-й армий, обрушивали огонь артиллерии и минометов, бросали танки и пехоту, эскадрильи бомбардировщиков. Но ликвидировать плацдарм так и не смогли.

Затишье на плацдарме – не отдых. Начальники трудились не меньше, чем во время самого жаркого боя. Командиры оценивали местность, позиции противника, тщательно изучали данные о нем, добываемые с помощью авиационной и наземной разведки.

Напряженно проходили дни у политработников. Поарм собрал начподивов.

– В нашей сто пятидесятой стрелковой дивизии наступления ждут как самого большого праздника, – сказал подполковник Артюхов. – Повсюду идет разговор о Берлине. Это ведь конец войне. Венец победы!