Газета Завтра - Газета Завтра 751

Ясно, что в своем анализе человека и общества Достоевский доходил до "последних", вопросов и был, по сравнению с Толстым удивительно жесток. Какое уж тут непротивление злу, у него зло — составная часть души, с которой добро находится в единстве и борьбе. У него человек — это Алеша, Иван, Дмитрий Карамазовы, их отец и Смердяков в одном существе. Что значит свобода такого существа? Как она возможна без оков социальной организации? И что значит социальная организация такого человека без контроля вооруженных мечом идеалов? Достоевский дополняет равновесную модель человека Толстого картиной хаоса, сломов, переходов и катастроф в человеке и обществе. Это постклассическое видение человека, адекватное тому реальному вихрю, который закрутил русское общество. Недаром в истории науки проведена параллель между методологической основой мышления (и даже понятийного языка) Достоевского и Эйнштейна. Эйнштейн в физике и Достоевский в человековедении — основатели философии становления и изменения, в отличие от философии бытия и равновесия.

Что же это нам дает для понимания нынешнего момента? Как минимум дает нить, чтобы в главных чертах понять тот смысл дела Сталина, который нас притягивает и сегодня. Достоевский сформулировал проблему совмещения иррациональной природы человека и его потребности в свободе с рациональной социальной организацией. Ленин это противоречие игнорировал. В его логике фактора иррациональности не было, социальная справедливость поддавалась математическому расчету Госплана. Производительные силы подорваны? Нужен НЭП!

И в этом была большая правда — "Хлестнула дерзко за предел / Нас отравившая свобода" . Значит, "страну в бушующем разливе / должны заковывать в бетон" . Как же соединить несоединимое? Идти с проповедью любви и ожидать морального самосовершенствования? По Достоевскому тут и коренилась главная трагедия революции. Он сформулировал ее в своей главе "Великий инквизитор" в романе "Братья Карамазовы". Эта глава в юности казалась нам абстракцией, философским отступлением, прямо не связанным с судьбой Карамазовых. А сегодня мы читаем её совсем другими глазами. Да это всё про нас!

Не знаю, как трактуется эта притча в литературоведении, но, кажется, всегда считалось, что этот Инквизитор — антипод Христа. Он занят созданием и поддержанием социальной организации. И ради блага людей, как он его понимает, подавляет их свободу мысли и воли. Он бросает Христа в тюрьму и говорит ему: "Кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли тебя и пошли за ним", то есть за дьяволом.

Что же двигало Инквизитором: жажда власти? Нет, он — "страдалец, мучимый великой скорбью и любящий человечество". Он принял меч Кесаря потому, что изучил людей и пришёл к выводу: "Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим… Поймут, наконец, сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собой… И если за Тобою во имя хлеба небесного пойдут тысячи и десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного?"

Дает ли ответ на это Достоевский? Нет, он лишь предупреждает, что эта дилемма встаёт перед Россией и перед человечеством. Но вспомним перестройку — нас убеждали, что ответ есть, и он однозначен. Что главное — знамя свободы, и власть должна принадлежать тем "тысячам и десяткам тысяч", которые встали под это знамя. А что это означало в плане социальной организации? Означало, что эти "тысячи и десятки тысяч" могли отобрать у "десятков тысяч миллионов существ" их хлебы земные, могли превратить детские сады в бордели для педофилов — вот их свобода. И это — факт, от которого никуда не уйти, и этот факт воочию наблюдал сам Достоевский.

Сегодня, когда нас облепили, как мошкара лампу, всякие Яковлевы и Швыдкие, вернуться к Достоевскому нелегко. Но надо хотя бы вспомнить, чем кончилась его притча: "Старику хотелось бы, чтобы Тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста. Вот и весь ответ".

Не будем домысливать за Достоевского. Миллионы русских его не читали, они просто знали, что не будет в России никакого хлеба небесного, если у десятков миллионов детей не будет хлеба земного. Это вещи, связанные неразрывно. И если хочешь свободы — борись за то, чтобы дети не голодали и чтобы никакая сволочь не осмелилась приватизировать их детский сад. Поэтому и прошёл по нашей земле ураган, и миллионы людей искали, ошибаясь и проливая кровь, способ совместить правду Инквизитора и правду Христа. И Сталин заслужил невероятную по своей силе любовь тех миллионов потому, что нащупал формулу этого совмещения. Это — факт, и пусть молодежь об этом задумается. Уговаривать и агитировать её никто уже не будет.

ВОСТРЕБОВАННОСТЬ ВОЖДЯ

Сталин — не бог, его к нам не прислали свыше разбираться в наших земных делах и искупать наши грехи. Он сам — продукт разума и чувств тех миллионов, которые создавали новую социальную реальность, движимые религиозным чувством "великой скорби и любви к человечеству". Как высмеивали подонки одного из тех миллионов — "я хату покинул, пошел воевать, / чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать" . Ха-ха-ха! — "пробитое тело наземь сползло" . Наберите эти строчки в Яндексе — увидите, как оттягивается там наш "средний класс", обожравшийся хлебов земных.

Трагедия в том, что путь к синтезу двух частей дилеммы Достоевского у нас нашли именно в братоубийственной гражданской войне. После неё демобилизовались 5 миллионов таких парней из Красной Армии и, наверное, миллиона два из Белой. Они-то и составили ту когорту, которая стала ядром, возглавившим строительство новой социальной реальности. На него и оперся Сталин. Что же было для этих людей "хлебом небесным"? Что привнес в турбулентный поток этого вихря Сталин?

Тут еще много непонятного, но ясно, что Сталин мыслил в существенно иной логике, нежели Ленин или Троцкий. Грубо говоря, он шел не от Толстого, а от Достоевского, и не от Ньютона, а от Пуанкаре и Эйнштейна. Разбуженную энергию миллионов было нельзя канализировать в торговлю бараниной и мастерскую "кустаря без мотора". Даже ГОЭЛРО не тянула по своему масштабу. Требовалось "общее дело" — индустриализация России, массовый научный прорыв и великая Победа, изменившая мир. То есть общее дело космического размера, как это предсказывали Николай Федоров и русские космисты. Такая энергия требовала не эволюционных приращений, а скачкообразного перехода на новый уровень. Только так могли соединиться свобода и справедливость, без этого взрыв энергии разнес бы страну. Сейчас мы этого не чувствуем, а тогда это было очевидно.