Татьяна Колядич - Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)

Автор прямо указывает на необходимость реконструкции прежних ("первых") впечатлений. Обращаясь к собеседнику с помощью риторических конструкций, он указывает на производимую им реконструкцию ("многое еще видится вновь").

Иногда ассоциация становится основой для развернутых философских суждений или лирических отступлений: "Мы незаметно передвигались в среде, которая еще не может считаться небом, но уже и не земля, а нечто среднее, легкое, почти отвлеченное, где незаметно возникают изображения самого отдаленного прошлого, например, футбольная площадка, лишенная травяного покрова, где в клубах пыли центрфорвард подал на край мяч, умело подхваченный крайним левым". Катаев, 7, с.9.

В приведенном описании за потоком мыслей встает картина прошлого, наполненная конкретными деталями. Автор сознательно подчеркивает возможность ее появления в процессе «припоминания» (среда, которая еще не стала чем — то конкретным).

В мемуарном повествовании обычно встречаются различные ассоциации (звуковые, цветовые, слуховые, зрительные, осязательные), возникающие на основе всех пяти чувств человека (в рамках общего образного ряда). Все, что поразило воображение, воздействовало на память, вызывало поток воспоминаний, становится возможным для воспроизведения. Не случайно, Ремизов замечает — "Есть две памяти: красочная — глаза и звонкая — слух." Ремизов, 1, с.708.

Основная функции ассоциации — связать, соединить в единое целое разнородные воспоминания. Картина действительности собирается из разрозненных впечатлений, настроений, переживаний, постепенно наполняясь многочисленными деталям и подробностями, цветовыми сравнениями, просто сопоставлениями. Вот как образно воспроизвел данный процесс Шефнер:

"То, что запомнилось мне из раннего детства, — это только отдельные разрозненные световые точки, мерцающие где — то на темном дне памяти. И хоть все, естественно, происходило в хронологической последовательности, но для меня эти световые точки лежат как бы на единой временной плоскости. Как будто все произошло одновременно — словно залп в одну мишень, мгновенно усеявший ее попаданиями. Позже, с шести — семи лет, события и впечатления помнятся мне уже в чередовании, в развивающейся ступенчатой постепенности. И хоть многие ступени обрушились в забвение, однако последовательность оставшихся сохраняется". Шефнер, с. 27–28.

Очевидно, что для писателя важен сам процесс припоминания, организуемый на основе разнообразных ассоциаций, выступающих в виде своеобразных сигналов и помогающих упорядочить хаотически возникающие воспоминания. Одновременно с помощью детали происходит как локализация повествования, так и расширение его границ. Поэтому Шкловский и передает сам процесс возникновения ощущений и явлений прошлого, отсюда равнозначность "события и впечатления".

Часто деталь соединяется с другими изобразительными средствами и приемами, участвуя в создании образа на основе ассоциаций. Так, реконструкция детства в воспоминаниях В.Каменского происходит через запахи: "Пахло Робинзоном, детством, «землянкой», сосновым весельем, разинскими стихами, сотворением мира". Каменский, 468.

Ассоциативная деталь помогает ввести историческое время и конкретный бытовой план: "Январь 192О года. Голодный, холодный, снежный январь". "Зима 1919 — 192О годов. Очень холодная, очень голодная, очень черная зима". "Второй день Рождества 192О года, последнего года рождества Гумилева". Одоевцева, 1, с. 21, 65,212.

Определение выступает в номинативной функции, повторяющиеся эпитеты (голодный, холодный) помогают создать авторскую оценку, указывают на его состояние. Одновременно они становятся частью лейтмотива (последний год Гумилева).

Именно через деталь, становящейся основой ассоциативных рядов, вводятся подтекст, аллюзии, реминисценции, производится своеобразная «перекличка» различных литературных планов.

Ассоциативные ряды в ряде случаев даже заменяют авторскую оценку и выражают его отношение к описываемому. Поэтому автор часто и «уходит» в историю, обращаясь к самым разным временам.

Как отмечалось, прежде всего это библейское время (так в "Петербургских дневниках" Гиппиус революция сравнивается с потопом), античность и средние века (чаще всего смутное время — в воспоминаниях Волкова, Ремизова) и период французской революции (1793). Очевидно, что выделяются те эпохи, когда происходили наиболее острые и драматические события в русской и мировой истории, они и сравниваются с современными событиями.

Появление подтекста на основе возникших ассоциаций часто связывается с введением реминисценции, которую можно также выделить как один из конструирующих приемов. Причем иногда ассоциация и реминисценция расположены настолько последовательно, что их трудно отделить друг от друга.

Они похожи и по функции, помогая автору углубить основной повествовательный план, добиться необходимых обобщений или выводов, вывести повествование в подтекст, расширить характеристику действующих лиц, вовлечь читателя в прямой разговор с автором.

Следовательно, приходится говорить о многофункциональности единичного приема, на сей раз реминисценции. Она также становится основой проводимой автором игры, сознательного или скрытого воспроизведения образов других художественных произведений, мотивов и тем, повторения отдельных фраз (ритмико-синтаксических ходов) или запомнившихся описаний.

Основная функция реминисценции характерологическая — обозначить персонажа, выразить авторскую оценку к происходящему. Реминисценция может проявляться и через передаваемые автором чувства и настроения, уже когда-то пережитые или хорошо знакомые и узнаваемые читателями, а также через упоминание известных сведений (фактов).

Вот, например, описание С.Есенина, которого Катаев именует Королевичем: "Время от времени в нем вспыхивала неодолимая жажда вернуться в Константиново, где на пороге рубленой избы с резными рязанскими наличниками на окошках ждала его старенькая мама в ветхом шушуне и шустрая сестренка, которую он очень любил". Катаев, 7, с.61.

Иногда литературные реминисценции используются для создания характеристики героев — например, описывая свою дочь, Катаев замечает, что она "еще не достигла возраста Джульетты, но уже переросла Бекки Тетчер". Катаев, 4, с.150.

Подобные переклички воспринимаются как искусная авторская игра с читателем, о чем свидетельствует ряд шаржированных портретов, включенных в повествование. _ Это и Джанни Родари, в котором Катаев видит "пожилого римского легионера", и Алексей Толстой — "деревянный мальчик Буратино", и «тамада» — Григол Абашидзе, принимавший Катаева в Тбилиси. Катаев, 4, с. 160.