Вл Гаков - Побег из детства (Юные годы писателя Рэя Брэдбери)

Рэй Брэдбери никогда не забудет эти удивительные часы, дни, месяцы. Эти копания в подшивках выцветших газет и пыльных переплетах, тишину, как в храме, и легкую дрожь, которую он испытывал, стоило только пальцем коснуться заветного корешка в позолоте.

К литературе Брэдбери относится, как к матери, - иногда, бывает, выводит ее из себя, не слушаясь наставлений и упрямо пытаясь все сделать по-своему, но всегда ощущая и подчеркивая свою неизменную любовь и почтение к ней. Он и вправду плоть от плоти ее: чистейший язык и богатство оттенков, метафор и сравнений в его книгах перешли в наследство от предшественников, не раз читанных и перечитанных.

Вот только названия его рассказов. "Диковинное диво" - это из знаменитой неоконченной поэмы Колриджа "Кубла Хан", "Золотые яблоки Солнца" - строка из Йитса. Уитменовское "Я пою тело электрическое" и байроновское "И по-прежнему лучами серебрит простор луна...". Прекрасный рассказ "Уснувший в Армагеддоне", переведенный на русский, имеет и второе название, всего одна строка из бессмертного монолога Гамлета: "И видеть сны, быть может". Наконец, кто не помнит начало "Реквиема" Роберта Луиса Стивенсона - "Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря"! А вот об американской поэтессе начала века Саре Тисдейл наш читатель практически ничего и не знал, пока в рассказе Брэдбери не появились прекрасные, врезавшиеся в память строки, начинающиеся со слов: "Будет ласковый дождь"... Целый сборник Брэдбери назвал цитатой из Вильяма Блейка, придумавшего невероятное, на первый взгляд, сочетание: "Машины счастья". А к роману "Чувствую, что Зло грядет" (помните трех ведьм из "Макбета", беснующихся у лесного костра?) предпосланы эпиграфы из Джона Китса и Германа Мелвилла... И сколько еще таких примеров можно разыскать!

Всегда интересно мнение известного писателя о других своих коллегах классиках и современниках. Журналисты не единожды пытали Брэдбери вопросом, кто его любимые авторы. Но если выписать одни только имена, которые он в разное время называл, то такой список займет добрых полстраницы. Брэдбери очень трудно выбрать "самых-самых" - любит он всех. И обо всех стремится написать.

Одних названий для рассказов ему мало, мало того, что герои брэдбериевских произведений постоянно цитируют поэтов. Фантазия дает Брэдбери поистине неоценимые возможности, недостижимые для его коллег-реалистов, и он достойно отмечает память своих учителей. Он желает отплатить свой долг чисто по-писательски и уже в собственных произведениях воздвигнуть памятник тем, кто направлял его перо, в чьих книгах он черпал мудрость, у кого учился мыслить, чувствовать, писать.

И вот в рассказе "Все друзья Никклса Никклби - мои друзья" (у нас этот рассказ вышел под названием "Самое прекрасное время") в американском городке начала века объявился... господин Чарлз Диккенс - и сколько же радости он принес с собой! В рассказе "Машина Килиманджаро" путешествие во времени столкнет нас лицом к лицу с Эрнестом Хемингуэем, в "Эшере 2" путешествие на Марс - с "господином Стендалем". А в одном из последних рассказов, "Дж.Б.Ш. - Марк-5" в роботе-философе, неунывающем крамольнике и скептике, читатель без труда узнает... Бернарда Шоу, одного из любимейших авторов Рэя Брэдбери.

И наконец, есть еще рассказ "О скитаниях вечных и о Земле", фантастический реквием по почти не признанному при жизни замечательному американскому писателю Томасу Вулфу, которого Рэй Брэдбери впервые открыл для себя в возрасте 16 лет. Мановением своей писательской волшебной палочки Брэдбери переносит умирающего от туберкулеза Вулфа в будущее, в мир XXIII века, где его титанический талант приходится времени как раз по мерке... Стоит, вероятно, прожить короткую и трагическую жизнь, биться все время о стену непонимания и ледяного безразличия, отстаивая свое искусство, чтобы потом, в туманном будущем, нашелся благодарный читатель, пишущий сам, который уже собственным творчеством воздаст должное за все перенесенные испытания и невзгоды!

И все-таки некоторых писателей Брэдбери любит больше остальных, может быть, потому, что сам из их роду-племени. Сказочников, фантазеров, мечтателей и романтиков. Да и любовь ли это?

Их книги для Брэдбери - не просто любимое чтиво, которое так славно перечитывать, лежа на диване долгими дождливыми осенними вечерами, смакуя хорошо знакомое и каждый раз не уставая поражаться новым открытиям. Нет, настроение, с каким взрослый Брэдбери относится к кумирам своего детства, иное.

Они, скорее, соратники, боевые друзья. И ведет он с ними не задушевную товарищескую беседу, неторопливо-спокойную и даже идиллическую, а яростно сражается плечом к плечу на общих баррикадах и против общего врага.

"...Их поставили к библиотечной стенке: Санта-Клауса и Всадника без головы, Белоснежку и Домового, и Матушку Гусыню - все в голос рыдали! расстреляли их, потом сожгли бумажные замки и царевен-лягушек, старых королей и всех тех, кто "с тех пор зажил счастливо" (и в самом деле, о ком можно сказать, что он с тех пор зажил счастливо!), и Некогда превратилось в Никогда!"

Кто осуществил эту дикую расправу над мирными, безоружными героями сказок, кому это они так насолили?

Тем, кто давным-давно сжег на Ведьмином Холме близ Салема Мэри Брэдбери, кто во все времена сжигал "вредные" книги и "сомнительные" идеи, а также их упрямых авторов, зачем-то тащившихся куда-то звать и от чего-то предостерегать. И открывать какие-то никому не нужные "новые горизонты". Пуританам и фашистам, святошам и воинствующим узколобым "ученым"-прагматикам; и просто обывателям, которым всегда щекотал ноздри запах гари.

Жгли и убивали все те, кому мечта и фантазия, новый взгляд на мир и просто "иная точка зрения" стояли поперек горла. И видимо, не такими уж безобидными были жертвы, надо думать, здорово насолили они своим палачам.

В "будущем" рассказов Брэдбери книгоубийцы жгут книги именем Науки бедная Наука, какие только мерзости не творили в XX веке, прикрываясь, словно щитом, твоим сияющим ореолом! Погромщики оправдывают варварство "заботой о подрастающем поколении", которому, дескать, все эти бредни ни к чему - века назад подобные же "педагоги" посылали тысячи детей на верную смерть, в крестовые походы... А на деле за спешно напяленной - она и сидит косо, это заметно сразу же, - маской "научности" проглядывает отталкивающая физиономия мещанина, холодного деляги, мракобеса. А под личиной "педагогов" скрываются духовные растлители, внушающие детям всего две, но до чего же гнусные мысли: не думайте и делайте, как мы!

Сказки и фантазии для этой публики далеко не безобидны: истребляемые книги направлены как раз против них, против обывателей. Потому-то, бросая в темницы, сжигая, четвертуя книги и их авторов, пуритане стараются в поте лица.