Павел Мельников-Печерский - Княжна Тараканова и принцесса Владимирская

Января 27 Христенек писал принцессе, что, получив от графа Орлова письмо, о котором нужно переговорить с "ее светлостью", он просит назначить ему день и час приема. Принцесса колебалась. Не отвечая Христенеку, она послала на другой день через аббата Рокотани еще письмо к кардиналу Альбани, прося у него хоть одну тысячу червонцев. Кардинал прислал уклончивый ответ. Полиция между тем грозила. Принцессу хотели завтра или послезавтра арестовать за долги. Денег не было; положение безвыходное; она решилась принять Христенека. Кастера говорит, что при этом свидании Христенек от имени Орлова сказал ей, что граф, признавая ее за дочь Елизаветы Петровны, предлагает ей свою руку и русский престол, на который он возведет ее, произведя в России возмущение, что сделать не трудно, ибо народ недоволен Екатериной. [57]

В удостоверение своих слов Христенек показал письмо Орлова; оно было написано по-немецки, чтобы принцесса могла понять его. Она поверила обману и сделала решительный шаг к своей погибели.

Склоняясь на убеждения Христенека, она послала с курьером письмо к Орлову, в котором извещала, что письмо его к лейтенанту дает ей смелость ехать в Пизу и с полною доверенностью вверить ему свою судьбу. "Желание блага России, — прибавляла она, — во мне так искренно, что никакое обстоятельство не в силах остановить меня в исполнении своего долга". В заключение она сказала, что месяца через полтора она ожидает получения значительных сумм, а до тех пор просит снабдить ее 2000 червонцев на поездку, так как скорое свидание с графом в Пизе она считает необходимым. Через день Дженкинс вручил ей 2000 червонцев. Затем он уплатил все ее римские и венецианские долги, на что, по словам польского резидента д'Античи, употреблено было одиннадцать тысяч червонцев.

Января 31 принцесса уведомила кардинала Альбани, что обстоятельства ее изменились, и она дней через десять выезжает из Рима с тем, чтоб оставить мир и посвятить жизнь свою богу. Испрашивая кардинальского благословения на такой подвиг, она просила о возвращении посланных к Альбани документов, но аббат Рокотани сказал ей, что бумаги, для большей безопасности, кардиналом сожжены. Кардинал и принцесса взаимно обманывали друг друга: документы были целы, а она о монастыре и не помышляла. Впрочем, 3 февраля она сама объявила аббату, что отречение ее от света окончательно еще не решено, но что она на днях уезжает из Рима, по совету графа Орлова, оставляя фамилию графини Пиннеберг, и что вообще дела ее неожиданно приняли очень хороший оборот. Вероятно, по совету Орлова, переданному через Христенека, принцесса никому не сказывала в Риме, никому не писала, что она едет к нему в Пизу и что он принимает деятельное участие в ее предприятии. К д'Античи она написала, что, следуя его совету, она едет в Германию, другим говорила про монастырь. Сами домашние ее не знали наверное об ее намерениях.

Простившись 10 февраля с аббатом Рокотани и сделав ему дорогие подарки, принцесса утром на другой день, под именем графини Селинской, в двух экипажах поехала из Рима. Ее сопровождали Доманский, Чарномский, Франциска Мешеде и несколько слуг. Раздав щедрую милостыню нищим, собравшимся у церкви Сан-Карло, она, при шумных благодарных криках толпы, поехала по Корсо к Флорентийской заставе и выехала из вечного города.

Следом за ее экипажем ехал Христенек.

Через четыре дня по отъезде из Рима "принцесса Елизавета", под именем графини Селинской, приехала в Пизу, которою владел тогда сын Марии Терезии, брат императора Иосифа II и сам по смерти его император Священной Римской империи, Леопольд. Угодливый и, казалось, совершенно преданный принцессе лейтенант Христенек подвез ее к роскошному палаццо. Заблаговременно извещенный, что "всклепавшая на себя имя" сама едет в Пизу, граф Алексей Григорьевич Орлов не замедлил приискать ей прекрасное помещение, вполне приличное принятому на себя этою женщиной званию. Принцесса расположилась в палаццо с сопровождавшею ее свитой. Следом приехали из Рима остальные служители ее двора. Весь штат этого двора состоял в Пизе из шестидесяти человек, как писал граф Орлов императрице. [58]

Граф Алексей Григорьевич не замедлил представиться "принцессе Елизавете". Он обращался с нею почтительно и почтение свое заявлял совершенно как верноподданный. С чрезвычайною заботливостыо окружал он ее всеми возможными удобствами, являлся к ней ежедневно не иначе, как в парадной форме и в ленте, не садился перед ней, с поспешностью предупреждал каждое ее желание; даже с кавалерами двора принцессы, с Доманским и Чарномским, обходился не только с изысканною любезностью, но даже с глубоким почтением. Принцесса не вдруг однако поверила Орлову свои планы и намерения. Она только рассказала ему, что еще во младенчестве была унесена одним священником и какими-то женщинами из России, что по проискам ее врагов была отравлена, так что рвотными едва успели спасти ее жизнь. Говорила, что она воспитана в Персии, где до сих пор имеет многочисленную и сильную своим влиянием на внутренние и внешние политические дела партию, что по достижении совершеннолетия она уехала в Европу, проезжала при этом через места, населенные татарами, по Волге, была тайно в Петербурге, а оттуда через Ригу проехала в Пруссию. Принцесса рассказывала графу Орлову, что в Потсдаме она виделась с королем Фридрихом и объяснила ему, кто она такая, затем жила в Париже, была знакома с тамошними министрами, но открылась им не вполне, называя себя только "принцессой Владимирской" и умалчивая, что покойная императрица Елизавета была ее матерью. Она рассказывала также, что в Германии коротко познакомилась с некоторыми имперскими князьями, особенно же с курфирстом Трирским и князем Голштейн-Шлезвиг-Лимбургским, что она не надеется на императора Иосифа II, но вполне рассчитывает на помощь королей прусского и шведского, что с членами польской конфедерации она хорошо знакома и намерена из Италии ехать в Константинополь, чтобы представиться султану Абдул-Гамеду, для чего и послала туда наперед верного человека. Это, — говорила она, — один преданный ей персиянин, знающий восемь или девять языков.

Так рассказывала принцесса графу Орлову, и так Орлов о всем сказанном доносил императрице Он не упомянул, чтобы принцесса говорила ему что-нибудь про Пугачева, чтоб она сказала ему что-либо о существовании в России преданной ей партии. Вероятно, в это время принцесса Владимирская уже знала, что названный ее «братец» 10 января (ст. ст.) сложил буйную свою голову в Москве на Болоте. О партии в России она не могла распространяться в интимных беседах с графом Алексеем Григорьевичем: Орлов не поляк, не англичанин, не кардинал, он лучше ее самой знал партии, существовавшие тогда в России, ему надобно было называть имена, а кого бы назвала принцесса?