Николай Зенькович - Тайны ушедшего века. Власть. Распри. Подоплека

Так не бывает, возразят знатоки военной субординации. Полковник возьмется за телефон только в одном случае: если он в данный момент является старшим начальником. Из мемуаров Жукова следует, что Сталину о начале войны сообщил он, генерал армии и начальник Генштаба, а рядом безучастно сидел Тимошенко, Маршал Советского Союза и нарком обороны.

Запамятовал Георгий Константинович? Не было у кого переуточнить? Тимошенко скончался в 1970 году, а первое издание «Воспоминаний и размышлений» вышло четыре года спустя. Других очевидцев не было…

Мнения военных экспертов, консультировавших этот эпизод, разделились. Вот наиболее характерные суждения:

— забывчивость, несовершенство человеческой памяти. (В качестве аналога приводилось свидетельство маршала, а тогда полковника Гречко, которого взял с собой Тимошенко, назначенный 30 июня 1941 года командующим Западным фронтом. На письменный запрос писателя Стаднюка, каким видом транспорта добирались из Москвы до Смоленска, маршал ответил: поездом. А ознакомившись с рукописью «Войны», вычеркнул весь салон-вагонный антураж и на полях написал: «В Смоленск летели на самолете «ЛИ-2» в сопровождении четырех истребителей». Когда книга вышла из печати уже с авиационным антуражем, откликнулся адъютант Тимошенко: «Мы не летели самолетом, а ехали машинами». И привел картины дорожного антуража — чаепитие в деревенском доме, беседу со стариками;

— звонков было два: Жуков позвонил Сталину на дачу, но тот был уже в Кремле. О звонке начальника Генштаба дежурный охраны доложил в Кремль, и Сталин сразу же перезвонил, не сказав, где он. У Жукова из-за экстраординарности обстановки два звонка слились в один;

— звонок был один: дежурный генерал охраны переключил абонента на кремлевский телефон Сталина, и Жуков разговаривал с вождем, полагая, что тот на даче.

Последняя версия показалась заманчивой и вполне вероятной, если, конечно, технические возможности тогдашней связи позволяли производить подобное переключение. И что бы вы думали? Оказывается, в те времена существовало ГУСС — Главное управление специальной службы, которое не смог подчинить себе даже всесильный Берия. Закрытая связь, обеспечивавшая объекты особой государственной важности, была «приписана» к ЦК ВКП(б) и находилась под личным контролем Сталина. О ее существовании и возможностях не знал даже начальник Генштаба!

«Товарищ Сталин, покиньте кабинет!»

Когда Молотов, вернувшись со встречи с Шуленбургом, сказал собравшимся у Сталина членам Политбюро, что это война, и в кабинете повисла гнетущая тишина, встал вопрос, в какой форме сообщить о случившемся народу. Сталинские соратники, естественно, повернулись к своему предводителю, ожидая, что именно ему следует взять на себя эту миссию.

Однако, вопреки ожиданиям, Сталин решительно отказался, перепоручив Молотову, который выступил по радио в 12 часов дня.

В исторической литературе бытуют две точки зрения, объясняющие причину отказа Сталина выступить с обращением к нации в связи с нападением Германии. С конца пятидесятых до середины семидесятых годов преобладала точка зрения, отражавшая заказ верхов. Ближайшие сподвижники правившего тогда Хрущева — политики и генералы — представляли дело так, будто Сталин настолько испугался и впал в прострацию, что потерял всякую дееспособность.

— Он не знал, что сказать народу, ведь воспитывали народ в духе того, что войны не будет, а если и начнется война, то враг будет разбит на его же территории и так далее, а теперь надо признавать, что в первые часы войны терпим поражение, — рассказывал А. И. Микоян.

С середины семидесятых годов, особенно в канун 30-летия Победы и после, обвинения Сталина в трусости начали утихать. Исчез с политической арены Хрущев, произошла очередная перетряска в кремлевских сферах, и первые дни войны начали преподносить несколько в иных красках. Сменилась брежневская эпоха, отдалился во времени день 22 июня, и вот уже историки нового поколения пытаются преодолеть грубость хрущевских нападок и слащавость брежневских лубков.

— Вопрос об обращении к народу решался ранним утром, когда еще никто в Москве не знал, что мы «в первые часы войны терпим поражение», — говорил Д. Волкогонов, комментируя микояновское объяснение. — О войне, ее угрозе народу часто говорили. Готовились к ней. Но пришла она все равно неожиданно. Сталину было во многом неясно, как развиваются события на границе. Вероятнее всего, он ничего не хотел говорить народу, не уяснив себе ситуации. Сталин никогда до этого, во всяком случае в 30-е годы, не делал крупных шагов, не будучи уверенным в том, как они скажутся на его положении. Он всегда исключал риск, который мог бы поколебать его авторитет, авторитет вождя.

По мнению этого крупного знатока природы сталинизма и автора первой отечественной политической биографии Сталина, утром 22 июня вождь был в тревоге, даже в смятении, но его не покидала внутренняя уверенность в том, что через две-три недели он накажет Гитлера за вероломство и вот тогда «явится» народу. Парализующий шок, мол, поразит Сталина лишь через четыре-пять дней, когда он наконец убедится, что нашествие несет смертельную угрозу не только Отечеству, но и ему, «мудрому и непобедимому вождю».

По мнению известного английского историка Алана Буллока, написавшего капитальный двухтомный труд «Гитлер и Сталин», продающийся сейчас в Москве на книжных развалах, угроза исходила не только от армий вермахта, победно приближавшихся к Москве, но и от своего окружения. Всемогущий вождь после 22 июня исчез из Кремля. Никто — ни члены Политбюро, ни нарком обороны, ни Генштаб — не знали, где Сталин, почему он молчит в такое время. А. Буллок приводит слова самого Сталина, произнесенные на победном обеде 24 мая 1945 года, в которых, по мнению этого историка, сквозил страх, что его могли тогда свергнуть: «Народ мог бы сказать правительству: «Ты не оправдало наших ожиданий. Уходи. Мы найдем новое правительство, и оно заключит мир с Германией».

Есть ли хоть какие-либо свидетельства того, что Политбюро намеревалось предотвратить четырехлетнюю взаимоистребительную войну двух народов путем смещения Сталина в страшные июньские дни сорок первого? При всей неожиданности этого вопроса давайте вспомним заговор военных против Гитлера в 1944 году — они пошли на отчаянный шаг, видя неизбежную катастрофу и спасая нацию. По некоторым данным, наши военные тоже чуть ли не отважились на нечто подобное — в ночь на 30 июня 1941 года.

Вернемся, однако, к гражданским. Когда встревоженные долгим молчанием Сталина члены Политбюро приехали к нему на дачу в Кунцево, ему показалось, что они прибыли неспроста и сейчас его арестуют. Во всяком случае, такое впечатление сложилось из-за его странного поведения. Микоян, который присутствовал при этом, вспоминал позже: