Лев Прозоров - О фэнтази западной и славянской

Недавно перечитал, в общем-то, читанную уже статью Крылова о «славянской фэнтези» ( http://tinyurl.com/y9ptb9). Почти один в один повторяя размышления небезызвестного пана Сапковского о западной фэнтези, как новом воплощении Артурианы, Крылов обогащает их дополнениями в виде восточной фэнтези, как мифа Шаолиня, и выдвигает свою концепцию «русского мифа». Не знаю, почему, но тут у наших национал-патриотов всегда бывает какая-то запинка — про Запад и Восток они пишут еще сносно, но когда речь заходит про Россию, то хоть идолов выноси, честное слово. Крылов пафосно рисует картину «России между Европой и Азией», с одной стороны, вынужденной постоянно обороняться от степных варваров, с другой — морально задавленной изначально заданным превосходством «ее Высочества развитой культуры», существовавшей де и тогда «на Западе». Причем воплощением этой самой западной культуры — кто не читал, ни за что не угадает — является… Византия.

Попрошу аудиторию выбраться из-под столов. Студенту Крылову двойка по истории и кол по географии. Византия находится на Юге, а не на Западе. Что до любезной Крылову и его заединщикам «России», которая «между Европой и Азией», то она возникает в таком качестве во времена, когда никаких половцев с печенегами уже нет в помине, а Византия либо находится при последнем издыхании, либо отсутствует, как факт. Русь времен половцев, печенегов и процветающей Византии никоим образом не была «между Европой и Азией». Она была самой обыкновенной Е-вро-пой. Таковой она воспринималась на Западе — судя по тому, что католические владыки Франции и Англии, не говоря уж про «датчан и всяких прочих шведов», никоим образом не чурались родниться с князьями Киева и Владимира, которых — в отличие от образцовых католиков, правивших Польшей и Чехией, почтительно величали в западных хрониках «королями», русские витязи участвовали в рыцарских турнирах, Новгород входил в Ганзу и немецкие купцы спасали его население во время голода, «Илья Русский» становился героем нижненемецких рыцарских поэм XI века, отнюдь не отрицательным, и так далее, и тому подобное. Соответственно, и русские относились к западным народам, как к своим — В.В. Долгов указывает, какое огромное внимание уделялось православной, провизантийской церковью агитации против «западных христиан» — что говорит о существовавших в народе симпатиях к «латинянам». Былины, в которых герои насмерть — «руби ты и старого и малого, не оставь поганых и на семена» — рубятся с азиатскими «погаными», и женятся на девицах из земли «ляховицкой», «политовской», «поморянской» и даже «тальянской», а так же охотно отдают дочерей за женихов из-за Варяжского моря, подтверждают существование таких симпатий. Надо сказать, что никакого преклонения перед Византией в былинах нет и близко. Напротив, правительница византийского Херсонеса-Корсуни, Маринка Кайдаловна, то и дело пытается погубить русских богатырей, а русский князь, взяв ту самую Корсунь, отдает дружине приказ начисто истребить ее население. Что до Царьграда, то древнейшая дошедшая до нас запись былины, «Богатырское слово», именно Царьград и его «Констянтинов Боголюбовичей» обвиняет в натравливании на Русь степных «идолищ поганых» — надо отметить, что это глубоко историчная деталь.

То есть у патриотов в очередной раз сильнейшие нелады с родной историей и народной культурой. Поэтому все попытки исходя из этой априори ложной схемы выстроить «русский миф» выглядят натужно неубедительными. Разумеется, «Россию» опять сравнивают с «березкой» («Запад» же — могучий дуб, злодейски перехватывающий у бедняжки солнечный свет и губящий ее своей тенью, безо всяких-де злых намерений, «это даже не борьба за существование — просто физика»). Если что и походит на выморочную, рахитичную березку «без ветвей», то это построения Крылова. Тут все не в тему, даже выбранные символы — русы поклонялись именно дубу, береза же — символ дешевой, лубочной подделки под русское советской эпохи, не зря же «Березками» назывались валютные магазины для интуристов и валютный «ансамбль песни и пляски» под управлением еврея, папы Бори Моисеева. Современники — кстати, католические монахи с «Запада» — скорее сами выглядели подавленными величием стольного Киева, «соперника Константинополя». Вполне объективные в данном вопросе мусульмане — арабы и персы — сообщали, что «у руссов (язычников! — См.) множество городов», у Византии же признавали за города только пять, считая остальные «огороженными деревнями». В французской рыцарской поэме «Рэно де Монтабан» рассказывается, как заглавный герой, сподвижник Карла Великого, приобрел «великолепную кольчугу из Руси» и стал благодаря этому неуязвим для оружия земляков. Упоминание о том, что скандинавы величали Русь «Страной Городов», позвольте и вовсе опустить, как общеизвестное. Короче говоря, все эти рассуждения об изначально-де превосходящей русскую культуре зловещего «Запада» позвольте расценить, как элементарное низкопоклонство и русофобию, произрастающие, как обычно, на почве дремучего исторического невежества.

На этом Крылов не останавливается, рисуя ужасающую картину этакой «фэнтезийной агрессии» все того же зловещего Запада, навязчиво насаждающего свои артуровские архетипы, и в то же время старающегося ни словом не затронуть в фэнтези славянскую тему. «Если «русские» (или «советские») допускались в SF (и даже иногда выглядели вполне симпатично), то в фэнтези им места не нашлось ни в каком виде — ни тушкой, ни чучелом. Даже в качестве врагов. При этом, разумеется, «обозначать» место русских на символической карте мира начал ещё Толкиен (понятно, кто такие «орки»). Избегали именно погружения в русскую мифологию, причём даже самого поверхностного. К мумбе-юмбе относились с большим интересом».

Ну, касательно Толкина — если кто-то узнает себя в косоглазых, чернявых и смуглых уродах с ятаганами и отчетливо тюркскими именами вроде Шаграт или Грышнак (к слову, и само название «орки» подозрительно созвучно «торкам»), это его глубоко личные проблемы. Зачем же распространять это на всю нацию? Имена Боромир или Радагаст во «Властелине Колец» носят отнюдь не орки.

Какое же объяснение этому феномену? А вот какое.

«Европейцы всегда предпочитали изображать Россию не только и не столько чем-то «ужасным и опасным» (ужасное и опасное может кого-то и привлечь), сколько чем-то отвратительным, невыразимо гадким, и потому — неудобоописуемым. Тем более, никакой работы с «русским материалом» на уровне мифологии вестись не могло: любая мифология, если копнуть достаточно глубоко, оказывается привлекательной. Поэтому обращение к ней всегда работает на того, чья эта мифология.