Артуро Перес-Реверте - С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001)

Что касается идеологической стороны вопроса… Ну что тут можно сказать. Как говорят мои земляки из Картахены, «одно дело — это одно, а другое — совсем другое». Одно дело — стараться понять историческую личность со всеми ее достижениями и ошибками, не принимая на веру «черных легенд», и совсем другое — превращать Филиппа Второго в светоч Возрождения, а его Испанию — в оплот культуры и прогресса. Мы должны помнить о замечательной библиотеке, собранной этим королем, о тяжелейшей миссии, которую он взвалил на себя, управляя самой большой и могучей империей в мире. Но не стоит забывать и о трагедии, которой обернулась для Испании начатая им контрреформация, о кострах инквизиции, уничтожении морисков, о том, что страна была обескровлена тяжелейшей восьмидесятилетней войной, которая изменила курс нашей истории и в конце концов привела нас к сегодняшнему плачевному состоянию. Об исторической личности стоит судить с точки зрения ее эпохи, а не спорных и порой опасных критериев нашего времени. Прежде чем объявить монарха XVII века образцом добродетели, стоит вспомнить о зловещей сущности королевской власти как таковой. Я написал однажды, что Испании нужна история какая она есть, не принадлежащая ни левым, ни правым. Но, кажется, наша бедная страна обречена бросаться в крайности.

Надвигается четырехсотлетие Веласкеса. Боже, спаси нас грешных! Похоже, настала очередь севильского живописца. Мы обладаем способностью превращать в сплошное дерьмо самые прекрасные начинания, иногда по ошибке, но куда чаще — из-за непомерного энтузиазма.

Эту историю все знают. Или хотя бы что-то слышали. Муравьиха запасала на зиму пшеницу. Она работала дни напролет, выбиваясь из сил, спешила наполнить свой муравейник припасами. Ведь на дворе стоял август, надвигались холода. Муравьиха таскала пшеницу в свой муравейник методично и старательно, как положено достойной во всех отношениях дочери муравьиного народа, которая готовится к зиме. Она была настолько поглощена своей работой, что не обращала внимания на весьма симпатичного муравья, который пытался с нею любезничать. «Ах, смуглянка! — подмигивал проходимец, щекоча муравьиху своими усиками. — До чего хороши твои ножки! Все шесть». А муравьиха, ничего вокруг не замечая, неслась сломя голову в свой муравейник, чтобы положить в кладовку с запасами на зиму очередное зернышко или листик петрушки.

Пока муравьиха трудилась, стрекоза целыми днями валялась на травке, покуривала трубку и, лениво перебирая гитарные струны, напевала песни Алехандро Санса. Когда ей это надоедало, стрекоза принималась дразнить и мучить бедную муравьиху: «И как тебе не надоест носиться взад-вперед? Нечего здесь мелькать!» Иногда стрекоза бросалась в муравьиху камешками и громко хохотала: «Посмотри на себя, замарашка! Ты работаешь как лошадь. Только дураки с утра до ночи таскают зерно туда-сюда. Глупость какая!»

Муравьихе такое обращение, само собой, не нравилось. Иногда она даже останавливалась и грозила стрекозе кулаком: «Иди доставай кого-нибудь другого, а от меня отстань!» На что стрекоза неизменно отвечала: «А что, и пойду! Я-то могу делать, что хочу, это у тебя ни на что нет времени». Но чаще муравьиха только крепче сжимала зубы, или что там у муравьев во рту. «Ничего, — бормотала она, поправляя свою ношу, — поговорим, когда придет зима. Это сейчас на дворе август. Посмотрим, что ты запоешь, когда подоспеют декабрьские морозы». Стрекоза в ответ разражалась хохотом.

Тем временем наступила зима, пришли холода и повалил прегустой снег. Но муравьиха ничуть не расстроилась: в ее муравейнике было тепло, а кладовая ломилась от припасов. «Теперь эта вертихвостка точно умрет от голода и холода, — думала она, потирая лапки. — Надо полагать, скоро она прибежит набиваться в подруги. Но со мной этот номер не пройдет! Где сядешь, там и слезешь!»

В один прекрасный вечер, когда муравьиха в халате и тапках с помпонами устроилась перед телевизором посмотреть сериал, кто-то позвонил в дверь. Хозяйка муравейника чуть не потеряла сознание от счастья. «Наконец-то явилась, милочка! — подумала она. — Ты, должно быть, чуть жива от голода и совсем озябла. Посмотрим, не пропала ли у тебя охота петь». Стрекоза, однако, вовсе не страдала от холода. Она кутала плечи в дорогую шубку, а на углу ее ждал новенький «роллс-ройс».

— Я пришла попрощаться, — сообщила стрекоза с порога.— Пока ты тут вкалывала, я познакомилась с одним сверчком. У него связи в шоу-бизнесе.

— Да ладно тебе! — пролепетала остолбеневшая муравьиха.

— Уж поверь мне. Маноло… Его зовут Маноло, прелестно, правда? Так вот, Маноло снял для меня потрясающую квартиру и оплачивает все мои счета. А сейчас мы едем в Лондон записывать мой первый альбом.

— Да быть не может!..

— Честное слово! А потом мы с Маноло отправимся с круиз по Средиземному морю. Знаешь: Италия, Турция, Греция… Я пришлю тебе открытку. Чао!

И стрекоза направилась к своему «роллсу», кутая шейку в пушистый воротник. Муравьиха долго стояла посреди гостиной переводя взгляд с входной двери на забитую припасами кладовку. Она думала о том муравье, который ухаживал за ней летом, а потом сошелся с ее подругой Матильдой. «Черт! — спохватилась она вдруг. — Совсем забыла! Стрекоза ведь будет в Греции. Там живет этот старик-писатель, Эзоп, кажется. Надо было передать ему от меня привет. Будь он неладен!»

Терпеть не могу Санта-Клауса. Если в один прекрасный день я решу стать серийным убийцей, первым делом перестреляю министерство культуры, а потом сразу примусь за хохочущих толстяков в красных куртках. Испания вот-вот станет настоящей европейской страной. Уже сейчас мы с неподдельной радостью пляшем под американскую дудку в Ираке и любой другой точке земного шара. Хорошо, с этим я готов смириться, но увольте меня от парада Санта-Клаусов на улице Чамбери. Это так же нелепо, как жители Арканзаса, распевающие севильяны. Я знаю, что Санта-Клаус пришел к нам не вчера, что он современнее одетых царями Востока стариков, что детям теперь достается больше подарков. И все же этот тучный бородач нелепо выглядит на испанских улицах. Это американское изобретение, призванное увеличить объемы продаж в супермаркетах, не стоит одного горба верблюда волхва Гаспара, как все резиновые монстры Хеллоуина не стоят нашей Ночи Всех Усопших.

В детстве автор этих строк был самым верным подданным царей Востока. С тех пор прошло много лет, миновало много рождественских ночей. Дети видят мир не так, как взрослые, иначе воспринимают звуки и запахи. Возможно, поэтому детские годы представляются мне сплошным волшебством. В лужах отражался свет уличных фонарей. Из трамваев выходили закутанные в шарфы горожане. Прохожие угощали вином и печеньем постовых в замечательных белых касках. Интересно, куда пропали эти постовые? Я вспоминаю псалмы по радио, звон бубнов и грохот деревянных трещоток. Я вспоминаю, как плакали мы с братьями, когда нашего любимца индюка Федерико зажарили к праздничному ужину. Но чаще всего я вспоминаю сверкающую вывеску магазина игрушек. Как манили нас, детей, не знавших телевизора, ее разноцветные огоньки. Мы прижимали носы к стеклу витрины, мечтая завладеть выставленными в ней сокровищами: железной дорогой, игрушечным пистолетом, картонной лошадкой или коробкой с оловянными солдатиками.