Сергей Кремлёв - Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну

Такой вот был Витте «государственный деятель» и «славянофил» (как его аттестуют некоторые биографы на том основании, что он в юности тиснул пару статей в газете Аксакова «Русь» и записался в «Священную дружину» графа Шувалова, из которой, присягнув на верность, быстренько вышел).

Много позже в предисловии к мемуарам уже покойного мужа Матильда Ивановна-Исааковна Витте жаловалась: «При дворе, среди консерваторов, у либералов, в демократических кругах — всюду на графа Витте смотрели как на человека „чужого“. Он искал блага своей родине, идя собственными путями, и поэтому имел мало постоянных попутчиков».

Итак, блага искал, возможности для делания блага имел огромные, но попутчиков на пути служения Родине у него было мало. По мнению графини, один лишь граф Витте о России и радел, а рядом была еще одна понимающая его радетельница — она сама. О Ротштейне и Ротшильдах, для кого Витте чужим не был, графиня не упомянула, надо полагать, исключительно из чувства ревности.

В действительности Витте оказался гением приспособленчества, услужливости и угадывания «откуда ветер дует». И то, как прочно этот идеальный хамелеон связал себя с младых ногтей именно с интернациональными еврейскими финансовыми кругами, лучше многого показывало, кто в России все более властно и своекорыстно «заказывает музыку».

И это не голословное утверждение, читатель. Вот как на кануне Первой мировой войны описывал изменение внутри-российской ситуации с начала 80-х годов XIX века журнал «Еврейская старина»: «В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик — в предпринимателя высокого полета, а их служащие — в столичных денди. Образовалась фаланга биржевых маклеров, производивших колоссальные воздушные обороты. Один петербургский еврей-старожил восхищался: „Что был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!“…»

А вот ещё одно свидетельство, интересное настолько, что я просто приведу отрывок из воспоминаний графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю», относящийся к 1896 г.:

«На одном из дежурств по полку (граф тогда только что вышел в гвардейский кавалергардский полк. — С.К. ) ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что „Александр Иваныч померли“. Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно отдавая честь всем проходящим.

Откуда же пришёл к нам Александр Иванович? Оказалось, еще в начале 70-х годов печи в полку неимоверно дымили и ни кто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк печника из еврейских кантонистов (были такие военные воспитанники, обязанные позже отслужить. — С.К. ), Ошанского. При нем печи горели исправно, а без него дымили. Все твердо это знали и, в обход всех правил и законов, задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную „беспорочную службу“. И вот его не стало…

Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось — и это никому из нас не могло прийти в голову, что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе петербургской еврейской общины. На следующее утро к полудню полковой манеж принял необычный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды во главе со всеми бывшими командирами полка. У гроба Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским торговым и финансовым. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полка… Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах».

Сам Игнатьев видел в рассказанной им истории всего лишь забавный курьез, но дыма, как известно, без огня не бывает. Гвардейские печи «задымили», а потом четверть века жить не могли без Ошанского, надо полагать, не зря. Похоже, кому-то очень уж нужно было, чтобы за «дымовой завесой» гвардейских печей десятилетиями скрывалась неприметная, но, как видим, отнюдь не незначительная фигура.

И картину Игнатьев невольно нарисовал скорее зловещую, чем курьёзную. Императорский Санкт-Петербург воистину становился «Нью-Бердичевом».

Во главе Ленского золотопромышленного товарищества оказывается сын барона Евзеля Гинцбурга Гораций и сын Горация — Габриэль. В 1908 году к русской золотодобыче подключается такой своеобразный «англичанин», как барон Джеймс де Гирш и его банкирский дом. Гирш орудует также в Южной Африке, что означает — на пару с Ротшильдами. Не обошлось и без могущественного москвича Самуила Полякова (чья дочь была замужем за де Гиршем), а также парижанина (бывшего петербуржца) барона-банкира Жака Гинзбурга. Дмитрий Рубинштейн выходит в банкиры последней «нью-бердичевской» императрицы Алике. И с 1891 года неофициальным, а с 1894 года — уже официальным агентом российского Министерства финансов во Франции на долгие годы (до самой войны и позже) становится действительный тайный советник (чин II класса!), кавалер ордена Белого Орла, французский финансист Артур Рафалович. Впрочем, читатель, непосредственно русскую землю Рафаловичи тоже без благодеяний не оставили — в Одессе имелся банкирский дом «Рафалович и сыновья». Лучшим другом Рафаловичей был помещик Абаза, чей племянник «организовал» России войну с Японией.

Возвращаясь же к Витте, можно подытожить: не уважая и не признавая новую «бердичевекую» ипостась «града Петрова», ни один финансист — ни частный, ни казенный — долго на своем месте не усидел бы. С другой стороны, возникшему союзу Петербурга, Парижа и Лондона невозможно было не привлечь к затеваемой европейской войне русского мужика в качестве разменной монеты для оплаты крупных комбинаций.

Комбинации же задумывались серьёзно. То, что война лишь продолжает политику другими средствами, мир знал еще со времен Клаузевица. Будущая мировая война тоже была, естественно, средством. И в качестве такового она должна была обеспечить выполнение сразу трех задач.

Надо было, скажем, сбить социальную напряженность. В третью, впрочем, очередь.

Во вторую очередь война должна была дать невиданные ранее дивиденды. Особую для капитала прибыльность военных государственных заказов хорошо объяснил американский публицист Гершль Мейер: «Даже тогда, когда 75–90 % производственной мощности компании используются для гражданского производства, и только 10–25 % — для военных заказов, имен но последние играют решающую роль для предпринимателей. Гражданская продукция покрывает расходы на материалы, амортизацию, заработную плату, жалованье служащим, аренду и прочее. А военная продукция дает чистую сверхприбыль».