Лев Шильник - Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции

Когда животное идет по хорошо знакомой местности, оно никогда не отступает от раз и навсегда выбранного маршрута: здесь следует повернуть направо, там — снова направо, тут — налево, а вот тут — проскользнуть под склонившейся над землей веткой. Приспособительный смысл таких нелепых и жестких ритуалов темен только на первый взгляд. В свое время К. Лоренц убедительно объяснил природу этого загадочного явления. Дело в том, что новое, нетрадиционное решение почти всегда сопряжено с некоторым риском, а потому гораздо безопаснее следовать проторенной дорогой. Ход рассуждений здесь примерно такой: вчера все прошло гладко, следовательно, и сегодня можно избежать неприятностей, если не лезть на рожон и соблюдать правила; вчера удалось найти вкусный гриб вон под тем кустом, следовательно, и сегодня нужно поискать там же — авось обнаружится еще один. Хотя ритуальное поведение выглядит глупостью, по-своему оно вполне целесообразно.

Слабый или неразвитый интеллект не умеет как следует разобраться в нагромождении причин и следствий, безошибочно отделить случайное и наносное от закономерного и существенного. Выстроить надежный причинно-следственный ряд не так-то легко, поскольку всегда есть опасность перепутать причину со следствием, что может обернуться бедой. Поэтому животное предпочитает не рисковать без надобности и фиксирует ситуацию целиком, не подвергая ее логическому анализу. Успешные комбинации накрепко запоминаются и в схожих условиях воспроизводятся стереотипно. Так безопаснее: если сработало раньше, значит, должно сработать и на этот раз.

В этом смысле мы почти ничем не отличаемся от животных. Не подлежит сомнению, что многие наши обычаи и традиции (вплоть до правил хорошего тона), складывавшиеся тысячелетиями, уходят своими корнями в разнообразные ритуалы прошлого. С другой стороны, любая религия, даже самая примитивная, включает в себя помимо культа еще и обряд, то есть строгий церемониал, совершающийся с соблюдением определенных правил. Понятно, что не все ритуалы, придуманные людьми, отражали реальное положение вещей: многие из них никуда не годились, но сохранялись столь же бережно, как «правильные» и работоспособные. Дело в том, что первобытное мышление было синкретичным — целостным, нерасчлененным, когда явления окружающего мира воспринимаются во всей их полноте. Первобытный человек не задавался вопросом «Что есть истина?», не разбирал ситуацию по косточкам, логический анализ в нашем понимании был ему чужд. Мир был нов и свеж, полон удивительных вещей, равновеликих в своей ценности. Христианский миссионер, пытаясь обратить язычника в свою веру, говорил ему о том, что непорочное зачатие — это чудо. Тот охотно соглашался и отвечал, что ведь и обычное зачатие — тоже чудо, так из-за чего же копья ломать? Первобытный человек был в гораздо большей степени художник, чем сухой логик, и потому мифы рождались только на определенном этапе исторического развития. Ну а со временем причудливый паноптикум, населявший мифологизированный мир, сделался объектом культа, ибо кому же поклоняться, как не могущественным персонажам мифа, в реальности которых человек не сомневался?

Другой важный момент, на который необходимо обратить внимание, — иерархическая соподчиненность всех стадных животных, о чем мы уже говорили. Предки человека тоже жили в коллективе, и этот коллектив был жестко структурирован, в противном случае австралопитек не сумел бы выжить на просторах африканской саванны. Вспомним павианов: на вершине иерархической пирамиды у них расположились несколько патриархов. Но такая пирамида, пишет В.Р. Дольник, неизбежно воспринимается как незавершенная, ибо наверху всегда остается место для сверхиерарха, пусть даже виртуального. Сверхиерарх из плоти и крови — явление в животном мире редчайшее и полностью реализовано только у собак. Свора ездовых, пастушеских или охотничьих собак находит естественное завершение, поскольку над вожаками всегда стоит хозяин иной породы — человек. В собачьих глазах человек — это недосягаемое божество, и ни одному псу даже в голову не придет претендовать на его место. У человека, как и у других стадных животных, существует инстинктивная потребность в подчинении, поэтому на вершине пирамиды рано или поздно должно появиться могучее сверхсущество, которому немедленно начнут воздавать божеские почести. Павиан, сидя на возвышении, громко кричит и воздевает руки к восходящему солнцу, как бы устанавливая с ним особые отношения. Ничего невероятного в этом нет: достаточно вспомнить хрестоматийную историю о молодом шимпанзе, который повысил свой иерархический ранг только лишь тем, что отыскал пустую канистру и научился ею грохотать к священному ужасу своих соплеменников.

Гораздо интереснее попробовать разобраться в звериной символике, которой человек испокон веку окружал институт власти. Присмотритесь повнимательнее к древним языческим культам, и вы почти всегда найдете изображения крупных кошек, хищных птиц и змей. В чем тут дело? Ларчик открывается просто. Кошачьи (и в первую очередь — леопард) были и остаются самыми опасными естественными врагами приматов, обитающих на открытых пространствах. Павианы боятся леопарда всю жизнь и нередко заканчивают свои дни у него в когтях. Мы тоже непроизвольно вздрагиваем, когда в темноте вдруг ярко загораются кошачьи глаза. Аналогичную реакцию, но только уже днем, может вызвать у нас сочетание желтого с черным, мелькнувшее в густой листве: именно так окрашена шкура леопарда. Это выплескивается наружу атавистический страх, сидящий у нас глубоко в печенках. Инстинкт подсказывает и предупреждает: будь настороже, потому что за поворотом притаилась твоя смерть. Послушаем В.Р. Дольника.

«Усиливая эти "хищные признаки" в облике животных, художники-иллюстраторы и мультипликаторы создают потрясающие по воздействию образы кровожадных хищников. Зачем? Чтобы дети пугались. Зачем же пугать их? Да потому, что им это нужно, они этого сами хотят — страшных волков, тигров-людоедов, чудовищ, страшных мест в сказках. Если их не даем мы, они придумывают их сами, то есть по сути сами устраивают для себя игровое обучение, чтобы узнавать хищников и проверять свои врожденные реакции на них. Эти хищники уже в Красной книге, давно они не едят людей, давно самая большая опасность для детворы — автомашины, но наши врожденные программы помнят о зверях, а не об автомашинах».

Между прочим, именно поэтому крупные кошки так красивы. Мы любуемся их грацией, яркой раскраской, бесшумными и уверенными движениями, исполненными скрытой угрозы. Так работает программа, она говорит: смотри внимательно и запоминай, не будь равнодушным, изучай повадки и мельчайшие движения этого зверя, чтобы не было мучительно больно, когда столкнешься с ним нос к носу. Что же касается хищных птиц и змей, то они человекообразным приматам не опасны, а вот небольшие древесные обезьяны их всегда очень боялись. Бесшумно скользя меж ветвей, змеи и совы охотились на маленьких пугливых обезьянок, так что наши атавистические страхи, выползающие из подсознания при виде гадов и кривоклювых орлов вполне объяснимы: это работает очень древняя программа.