Газета Завтра - Газета Завтра 269 (4 1999)

Дворец культуры АМО ЗИЛа

Программа

“ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК”

Поет народный артист России

Александр МИХАЙЛОВ

в сопровождении ансамбля

Справки по телефонам:

925-00-50; 923-38-03

Михаилу Шевченко исполняется 70 лет. Прекрасный русский писатель, поэт, критик долгие годы был связан с великим Михаилом Шолоховым. Поэтому, поздравляя от всей души юбиляра, мы публикуем его заметки о Шолохове. Успехов, здоровья и новых книг, дорогой друг! РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ “ЗАВТРА”

“...Запомнился такой случай. В мае 1975 года мы с Михаилом Александровичем просматривали у него в доме только что принесенные с почты газеты и журналы. Писатель спросил, читал ли я апрельский номер журнала “Москва”.

— Нет, я его еще не видел.

Шолохов вышел в соседнюю комнату и вскоре возвратился с раскрытым на 20-й странице журналом.

— Читай вслух отсюда! — указал он на заметки “Из записной книжки” Михаила Шевченко.

Я громко прочел:

“Как-то отец перечитывал “Тихий Дон”, заканчивал последнюю книгу. Сидел в горнице один. А я наблюдал за ним из кухни.

У отца образование — четыре класса церковно-приходской школы. Он читает шепотом. Читает медленно, но запоминает прочитанное на всю жизнь. И страшно все переживает.

И в этот раз он вдруг захлопнул книгу, швырнул на стол очки и громко сказал, неизвестно к кому обращаясь:

— Ну чого! Чого йому не повирылы?! Вин уже так умотався... так умотався Гришко той...

Увидел меня, смутился своей горячности и, уже как бы оправдывая горячность, продолжал:

— Ну ты подумай, сынок... Хто ж Гришку знав лучше, чем Кошевый? Хто? И хто ж йому мог повирыть, як не Кошевый? Вин же, Мишка Кошевый, за революцию стояв. Значит, перво-наперво вин и должен був вирыть чоловику!.. А вин не повирыв!.. Не повирыв и товкнув Гришку в банду... А шоб же ему повирыть! А? Гришка-то весь истлив душою, вин тильки й думав, шо за землю, за плуг, да за дитэй своих...”

Глубокое волнение отца М. Шевченко, видимо, было вызвано чтением главы из “Тихого Дона”, в которой приводится разговор Григория с Михаилом Кошевым:

“— ...Так ты чего, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?

— Ничего я не боюсь, а, между прочим, думаю: случись какая-нибудь заварушка — и ты переметнешься на другую сторону.

— Я мог бы перейти к полякам, как ты думаешь? У нас же целая часть перешла к ним.

— Не успел?

— Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция, и контрреволюция. Нехай бы вся эта.. Нехай все оно идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца.

Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытывал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать? К чему было вести этот пьяный разговор и выслушивать дурацкие проповеди Михаила? К черту! Григорий встал.

— Кончим этот никчемушный разговор! Хватит! Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет — буду обороняться! Во всяком случае, за восстание голову подкладать, как Платон Рябчиков, не буду.

— Это как, то есть?

— Так. Пущай мне зачтут службу в Красной Армии и ранения, какие там получил, согласен отсидеть за восстание, но уж ежели расстрел за это получать — извиняйте! Дюже густо будет! (“Тихий Дон”. М., 1968, с. 665-666).

Ссылка Григория на службу в Красной Армии вполне основательна, он храбро и умело сражался в рядах конницы Буденного против белополяков и врангелевцев. Прохор Зыков, воевавший в одном эскадроне с Григорием Мелеховым, рассказывал: “Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четырех ихних уланов срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обоих сторон... После боя сам Буденный перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была”.

Это не вымысел — прототип Григория, Харлампий Ермаков, в самом деле был отмечен Буденным и награжден. Что же касается причин, вовлекших Мелехова в ряды повстанцев, то Григорий, как сказано в романе, говорил Кошевому: “Ежели бы на гулянке меня не собирались убить красноармейцы, я бы, может, и не участвовал в восстании”.

В сложной обстановке того времени, в пору восстаний и контрреволюционных вылазок врагов Советской власти, Кошевой не поверил в искренность раскаяния Григория Мелехова, в его желание искупить свою вину. Это в значительной степени и определило дальнейший путь Григория”.

— Ну что, как ты смотришь на заметки Шевченко? — спросил Михаил Александрович, когда я закончил читать.

— По-моему, старик прав...

Большие светло-голубые глаза писателя затуманились. Бросив в пепельницу еще дымящуюся, недокуренную папиросу, он достал из пачки новую и молча вышел из комнаты.”

Из книги Петра ГАВРИЛЕНКО “Михаил Шолохов — наш современник”, издательство “Жазушы”, Алма-Ата, 1982 год.

* * *

Канун Великой Отечественной.

Мой старший товарищ взял для меня в школьной библиотеке (мне таких книг еще не давали) первые два тома “Тихого Дона”, изданные в серии “Дешевая библиотека”. Книги были зачитаны и испещрены карандашными пометками.

К тому времени я уже много прочитал. Но так — запоем! — не читал ни одной. Первый раз я читал “Тихий Дон” с большими пропусками — лишь те главы, в которых действовали Григорий и Аксинья. Потом снова — уже все подряд. Уходил на огород в подсолнухи — высокие, с огромными шляпами — и просиживал с книжкой с утра до вечера. Казалось, что здесь же, где-то рядом, в подсолнухах затаились Гришка и Аксинья. Я ловил ухом их сторожкий шепот...

Тогда мне было двенадцать лет...

* * *

Интересную историю слышал я от одного собкора “Правды”. Ему ее рассказал его друг, очевидец этого случая.

Дело было якобы в Ростове. В то далекое время, когда бытовала сплетня о плагиате.

В каком-то большом зале собралось много народу. Убеленные сединами литературные и ученые мужи устроили суд над “Тихим Доном”. Выходили один за другим на трибуну и доказывали, что роман написал не Шолохов. И что вообще в романе — вот-де Лев Толстой, вот списано у Горького, вот у Тургенева...