Маргарет Кастанеда - Кастанеда, Магическое путешествие с Карлосом

В этой четвертой книге он ввел понятия тоналя и нагваля, попытался снять покров таинственности с дона Хуана и в конце написал о том, как он сам и еще один ученик по имени Паблито совершили на краю пропасти ритуал перехода, о котором он мечтал годами. Здесь не было никаких специальных данных, никаких антропологических критериев, ничего такого, только свободно разворачивающаяся драма в чисто беллетристической форме. Он без предупреждения позволил читателю скользнуть из "реального мира" в то необычайное состояние, которое он назвал Отдельной Реальностью, что является подтверждением выдающегося мастерства манипуляций дона Хуана и субъективного стиля Карлоса.

Антропологи давно знали термины тональ и нагвалъ. Дуг Шарон столкнулся с ними, проводя исследования среди перуанских курандеро, но Карлос дал им полное определение. По сути, тональ - это все, для чего у нас есть слова, а нагвалъ - все то, чего мы не можем ни определить, ни идентифицировать, ни назвать. Только Карлос пошел еще дальше. В разговорах с доном Хуаном он приводит нюансы, передает сущность этих понятий, так, что Дуг Шарон даже использовал сигнальный экземпляр книги при написании своей докторской диссертации в УКЛА.

Встретившись с доном Хуаном в ресторане в Мехико, Карлос готовится к объяснению магов и инициации. Это странная встреча со стариком, одетым в коричневый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и галстук, который отбросил в сторону большую часть своих техник и жаргона последних 12 лет. Подлинным достижением является остановка внутреннего диалога, восстанавливающего "реальный" мир.

И вот в конце концов мы видим Карлоса Кастанеду за его рабочим столом в Вествуде, с болезненной интенсивностью стучащего по своей пишущей машинке. По подбородку его скатываются капельки пота, а на шее пульсирует артерия. В заключении он больше не пишет о К. Дж. как о "моем маленьком мальчике", в отличие от предыдущих книг, а как о "маленьком мальчике, которого я когда-то знал". Он ничего не утаил здесь; он совершил разрыв. В 1976 году он написал мне о том, как они с К. Дж. гуляли в горах, к северу от Лос-Анджелеса.

"Не проходит и дня без того, чтобы я не думал о тебе и моем чочо, писал он. - И я говорю это не для того, чтобы что-то сказать, хотя это может звучать как пустая избитая фраза, вроде тех, что говорятся по случаю. Ни один день не проходит для меня спокойно без вас обоих. Мне хотелось бы снова гулять с моим чочо. Однажды я взбирался на холм, неся его на своих плечах, и, когда мы добрались до вершины, он закричал Солнцу и горам: "Солнце, горы, я люблю Кики!"

Его голосок будет звучать у меня в ушах до конца моей жизни. Как бы я хотел увидеть вас обоих вновь! Но мне суждено было потерять вас обоих, а с судьбой не поспоришь, остается только надеяться".

Так он писал -и к черту этих критиков, которые всегда говорили, что он пишет фантастику. И в конце он пошел дальше, оставив позади великана, состоящего из мрака, и удивительное объяснение магов, которое остается туманным даже после четырех книг. Приближаясь к концу своего путешествия, он писал о себе, о том, как он стоял в пустыне и смотрел, как дон Хенаро вдруг ярко вспыхнул и исчез в свободном невесомом прыжке.

Когда дон Хуан зашептал Карлосу в одно ухо, а дон Хенаро - в другое, Карлос ощутил, как его сознание раскалывается надвое. Здесь антропологи всегда останавливались, именно здесь, со своими жалкими идеями о шизофрении. Но это было уже не важно. Карлос поднял голову и увидел, как Паблито спрыгнул с утеса и взорвался, превратившись в сноп разлетающихся точек, миллиард частиц примитивного осознания. Карлос поднялся, подошел к краю и тоже прыгнул, прямо в зияющую пасть, в один волнительный момент превратившись в пучок света и психической энергии, сознавая, что он свободен... и одинок.

"В последний раз, когда я говорил с ним, он был абсолютно нормален и рассудителен, - говорил Клемент Мейган летом 1974 года, когда сигнальные экземпляры "Сказок о силе" ходили по УКЛА. - Я никак не ощущал, что он теряет связь с реальностью. У него прекрасное чувство юмора, и он способен понимать, что происходит. Он, может быть, несколько отстранен, что, я полагаю, предохраняет его. Если бы он действительно подходил к этому делу совсем без чувства юмора, я думаю, он был бы сейчас священником. У него достаточно отрешенности и юмора, поэтому он способен выбраться из этого положения.

С другой стороны, те вещи, с которыми он работает, требуют вовлечения вашего разума. Придется держать клетки мозга включенными, чтобы пройти через лабиринт и вынести из него какой-то смысл. По крайней мере, такой, который можно описать на бумаге. Он часто жалуется мне, что ему невероятно трудно выражать все эти идеи в писыленном виде. Не все идет гладко. Бывает так, что он продвигается с неимоверным трудом, и он всецело поглощен этим, но затем, когда критический момент позади и проблема решена, он расслаблен и снова в хорошем расположении духа, тогда он выглядит совершенно нормальным".

Карлос Кастанеда приехал поздно, скромно проскользнув, пока произносили речи. Но К. Дж. сразу заметил его. Мальчик сидел в центре футбольного поля с другими студентами и смотрел, как Карлос пробирался по проходам между трибунами, пока не нашел мою сестру Бетти Вирзи и ее мужа Виктора.

Карлос задержался, но все же не сильно опоздал. Когда директор на трибуне начал читать имена всех выпускников средней школы Конноли города Тимп, штат Аризона, 1975 года, Карлос уже был там. И тогда директор произнес: "Карлтон Джереми Кастанеда", и К, Дж. пошел в своем белом жакете и синих брюках в крапинку к трибуне за дипломом, Карлос широко улыбнулся и кивнул головой.

Позднее у меня дома в Тимпе Карлос был полон энтузиазма. Как всегда, когда он находился в маленьком кругу друзей, он был очаровательным собеседником в пустых разговорах, и расстояние световых лет отделяло его от того квазипубличного образа таинственного академиста и недоступного гуру. Он был чуть приземистее по сравнению с последним разом, когда я видела его, но по-прежнему имел ту же атлетическую осанку. На нем был консервативный серый костюм и белая рубашка, из-за которой его смуглое лицо казалось несколько темнее. Черные кудри были подстрижены, но по-прежнему на своем месте. У него был вид известного профессора. Лишь когда Бетти попыталась сфотографировать его, он слегка проявил индивидуальность Кастанеды, резко укрывшись от объектива. Попытка Бетти потревожила его, но он ничего не сказал об этом.

Карлос сказал, что пора уходить, и обошел всех - Бетти и Виктора, К. Дж. и меня, старую подругу Кэй Куинн и двух ее дочерей, Кэтти и Патрицию, а также моего племянника Майкла Магану - и предложил всем отправиться на ужин в "Грегориз Пентхауз" в Финиксе. В дороге, сидя в моей машине, Карлос разговаривал с К. Дж., предлагая ему поехать с ним в Лос-Анджелес на лето. Он намекал, что они поедут в Европу, но К. Дж. казался безучастным. Карлос настаивал, но К. Дж. отказался - в основном потому, что на Карлоса нельзя было полагаться. Карлос и раньше обещал взять его в Европу, но не сделал этого. Он обещал звонить, приезжать и писать письма, но редко выполнял это обещание. У К. Дж. были горькие воспоминания о том, как он ждал телефонных звонков и писем, которые так и не приходили. Как-то с досады К. Дж. сказал мне, что никогда не обидит ни одно человеческое существо так, как его обижал Карлос. Когда-нибудь он хотел уйти в пустыню и жить как отшельник. Карлос, кажется, понял, в чем дело. Перед тем как войти в ресторан, он сказал, что позвонит К. Дж. в конце лета, чтобы узнать, не изменилось ли что-нибудь, но в действительности он не собирался делать этого.