Газета День Литературы - Газета День Литературы # 90 (2004 2)

А в заключение хотелось бы высказать совсем короткое пожелание всем нашим политикам-патриотам, всем нашим дорогим победителям. Мы все видим, что наше жизненное пространство — территориальное и культурное — катастрофически сжимается. Сегодня "Родина" — это надежда на будущее, надежда на возрождение нашего народа, на воссоздание из пепла нашего государства. Возможно, это последняя надежда, наверное, самая последняя, уж больно часто за предыдущие годы политики нас обманывали. Если опять это произойдет, никто и никогда уже больше не поверит! Не обманите, не предайте наши чаяния, служите народу верой и правдой, за совесть, а не за чечевичную похлебку, не соблазнитесь скоропреходящим благополучием и сытостью, которыми имущие злато подкупают имущих власть. Помните, что каждый рубль вашей зарплаты отчислен из тощих кошельков нашего обнищавшего, голодающего и замерзающего народа. И как бы наивно это не звучало — не отрывайтесь от своего народа, любите его, будьте сторожем своей совести, чтобы незаметно не превратиться в законодательных чиновников-демократов с окаменелой душой, продающих Родину за тридцать серебренников, презирающих народ, который доверил ему власть над собой и от которых теперь смертельно стонет. Держитесь за него, потому что народ — это та земля, которая будет напитывать ваши силы. Как бы высоко вы не взлетели, не забывайте, что вы часть того народа, который, несмотря ни на какие угрозы и унижения, гордо называет себя русским. Вы сыны той России, которая является подножием Божием. Вы члены той Церкви, которая единственная своей православной верой противостоит сатанинской вакханелии обезбоженного мiра.

Русский государственник-монархист начала ХХ века Владимир Федорович фон дер Лауниц, безстрашно служивший Богу, Царю и Отечеству и убитый за это террористами в Санкт-Петербурге на пороге храма, оставил нам, патриотам России, свой завет: "Единственное средство для борьбы с кровавой вакханалией — это непреклонная стойкость тех, кто служит Родине. Убьют меня, на мое место явится другой, которому я желаю одного: обладать тем же чувством непоколебимого долга... Нет худа без добра — этот бред, кошмар исступленных откроет глаза народу. Полагать надо — Господь не без милости, и правда все же свое возьмет. Неустанно повторяю: "Велик Бог земли Русской" и с глубокой верой и надеждой взираю на будущее... Крепко стойте, православные, за веру святую, за Родину-Матушку, за Царя-Батюшку. ... Будьте истинными христианами, будьте убежденными в идее беззаветного служения Царю и Родине, будьте тверды в этих убеждениях, как скала!.."

Надеюсь, что этот завет станет вашей путеводной звездой в безкорыстном служении своему народу и в трудные минуты укрепит вас, взявших государственный руль в свои руки. Бог вам в помощь!

С почтением и надеждой, ваш избиратель Валентина Дмитриевна Сологуб

Тему эту — ненасытного времени умирания — начала еще при жизни сама любимая. Взяла, и написала в своих стихах:

Обронила два пера,

Пролетая, галка.

Жалко было умирать,

Невозможно жалко.

Не возьмешь туда с собой

Галочьих дарений,

Ни водицы дождевой,

Ни стихотворений…

А ей бы еще, поэтессе и любимой женщине поэта, провидице дождя и солнечного света, жить и жить, писать и писать, любить и любить. Надо же было такому счастью случиться: жить с милым в любви и согласии, растить дочку, писать чудесные стихи. Кому могло мешать такое счастье? Кто мог его остановить? Время их жизни? Кто переводит время жизни во время смерти? И уже нет ничего у любимой, нет самой любимой… Осталась дочь Маша, остались стихи Людмилы:

И, точно роща, с полями сойдусь.

Стану землей

Под названием Русь…

Вернее, маленькой частичкой этой земли, этого праха. Что же делать, куда после её смерти деваться её любимому, с которым тридцать лет прожила душа в душу, с которым слилась воедино и в ненасытной любви, и в творчестве, и в понимании мира?

А еще этот реальный, заполнивший все уши и всю душу, всю память поэта до конца дней его , крик, когда увозили любимую в больницу: "Мне Гену, дайте Гену!". Крик, может быть, и перевернувший навсегда всё его сознание, крик, раздвоивший его пополам, на две судьбы, которые потом так и шли — параллельно.

Одна судьба — это его продолжающаяся жизнь профессионального переводчика ООН, МИД и других высоких инстанций, жизнь отца маленькой Маши, а потом еще и сына, судьба новой семьи. О ней мне говорить почти и не придется.

А вот вторая судьба — судьба ненасытной жажды умирания вослед любимой, судьба сближения с неведомым доселе Всевышним, сближения со злобой, с отчаянием, с отталкиванием. Эта судьба и стала темой книги Геннадия Русакова "Разговоры с богом"

Страшная-страшная, длинная-длинная,

Жизнь моя ходит за мной…

Эта вторая судьба дала России совсем нового поэта Геннадия Русакова. Ушел в тень, растворился поэт-эрудит, автор уже многих книг, замеченный еще в молодые годы и Виктором Астафьевым, и Арсением Тарковским, блестяще соединяющий темы высокой культуры, сюжеты из античных времен и темы уличной подворотни, беспризорничества, отшельничества.

Ещё один подранок войны. Из того трагического, но великого поколения детей 1937 года, давшего России великое множество талантов. Его тихая, хотя и темпераментная поэзия получала высокую оценку у критики, но шла как бы по касательной и во времени, и в его собственной жизни. Скорее, она была его личной поэзией, при всех неоднократных выходах поэта на события его эпохи. Его книги "Длина дыхания", "Время птицы", "Оклик" несли свою музыку, свою горячность запала, свою социальность, но не становились знаками, вехами самого времени.

Такой вехой в русской литературе стала книга Геннадия Русакова "Разговоры с богом".

И надо же, какой страшной ценой получил поэт право на свою веху в литературе?

Ценой смерти любимой. Ценой дерзкого вызова Богу, позволившему свершиться этой смерти…

Неужто ты завидовал нам, боже —

Таким счастливым, без тебя, вдвоем?

Но ты же всюду, ты одно и то же,

Что свет и тень, пространство и объем!..

Он сам говорит в интервью: "Зачем же отнимать? Не для того же, чтобы я писал стихи. Слишком иезуитская плата за них!.." Я не знаю, потоком ли шли у поэта его новые трагические строчки, или же он вдруг выпадал из времени и как бы возвращался к любимой, спустя годы, спустя многие годы. Это было особое время его умирания. Даже, если это и был поток, то некоего прерывистого сознания, депрессивной сумрачной энергетики, выбрасывающий Геннадия Русакова в течение десяти лет в иное пространство, где он вновь и вновь задавал Богу свои вопросы, бросал свой приговор, смирялся и вновь, забыв обо всём, требовал объяснений, в конце концов, требовал собственной смерти. Он нарушал и каноны поэзии, и каноны христианства, всё сразу, он написал свою книгу "Разговоры с богом".