Газета День Литературы - Газета День Литературы # 92 (2004 4)

— Ни единого.

— Послушай, капитан... Ты всё-таки поищи здесь открытки поздравительные, телеграммы праздничные, письма... Поищи. Где-то в этих ящиках они должны быть,— бомж кивнул в сторону стенки.— А я выйду на площадку покурю.

— Кури здесь... Хозяева не возражают.

— Возражают,— бомж исподлобья глянул на капитана.— Я чую. Сигареткой угости...

Взяв у Зайцева сигаретку, бомжара заглянул на кухню, потоптался там, нашел спички и вышел на площадку. Там спустился пролетом ниже, сел на корточки в угол (усвоил где-то эту то ли зэковскую, то ли восточную привычку) и замер там с видом совершенно равнодушным и даже, кажется, сонным.

С каким-то металлическом грохотом открылась кабинка лифта, и оттуда вышел плотный мужичок с хозяйственной сумкой. Впрочем, не только сумка у него была хозяйственной — и взгляд, и повадки у него тоже были под стать сумке. Увидев сидящего на корточках бомжа, мужичок остановился и некоторое время молча его разглядывал. Осуждающе разглядывал: дескать, мало того, что по двору шастают, уже и в дом забрались.

— Ну, и что?— спросил мужичок напористо.— Как дальше жить будем?

— Даже не представляю,— честно ответил бомж.

— Переживаешь, значит?— уже с явным раздражением продолжал настырничать мужик.

— Переживаю. Обоих вот убили... Обоих.

Мужичок остановился.

— Подожди... они, Акимовы, что же, близкие твои?

Бомж промолчал.

— А я что-то тебя здесь не видел.

— И я тебя не видел,— опять честно ответил бомж.

Мужичок поставил свою сумку в сторону и присел на ступеньку напротив. Полез в карман, достал сигареты, закурил и предложил бомжаре. Тот не отказался, поскольку от зайцевской сигареты оставался лишь коротенький бычок.

— Ты что, войти не можешь?— спросил мужичок голосом, в котором уже не было ни настырности, ни осуждения.

— Да следователь там...

— Что-то он зачастил...

— Работа такая,— чуть передернул плечами бомж.

— Жалко стариков-то... Мы ведь лет двадцать с ними в этом доме живем... Жили то есть, представляешь?

— Представляю.

— Семеныч-то ко мне забегал в субботу. Водки просил.

— Пил?

— Да как... Гостя хотел приветить... А дома ни капли.

— И дал ты ему водки?

— Дал... Я говорю: неловко, мол, початая бутылка-то. А он говорит: неважно, сойдет. Схватил и побежал обратно. И всё... Пуля ему всё лицо разворотила, смотреть страшно.

— Подожди меня здесь,— сказал бомж и поднялся.— Я быстро. Не уходи.

С необычной для него сноровкой бомжара поднялся на лестничный пролет, зашел в квартиру, осторожно, не обращая внимания на Зайцева, взял с пола бутылку, за самый кончик горлышка взял и снова вышел на площадку.

— Твоя?— спросил он у мужичка.

Тот поднял глаза и подошел поближе.

— Моя вроде.

— Точно твоя?

Мужичок присмотрелся.

— Похожа. Да откуда там другой-то взяться, если он ко мне приходил?

— А сам ты где тут живешь?

— Да вот она, моя квартира, напротив. Я ж говорю, двадцать лет...

— Следователь у тебя был?

— Нет, но обещал. Грозился, можно сказать.

— Будет,— ответил бомж и вернулся в квартиру к Зайцеву.

Разложив на столе обнаруженные открытки, письма и телеграммы, тот внимательно вчитывался в обратные адреса и раскладывал всю эту почту по разным стопкам. Он даже не заметил, как бомж, взяв бутылку, куда-то с ней отлучался, а через несколько минут вернулся, положив точно на прежнее место.

— Есть улов?— спросил бомжара.

— А знаешь, Ваня, наклевывается!— охотно ответил Зайцев.

— Это хорошо,— и бомж замолчал, пристроившись в уголке дивана.

В нем была странная способность как бы выключаться из общего потока времени. Вот пристроился он на диване, затиснулся в самый угол между подлокотником и спинкой и замер — кажется, навсегда. Не было ни в его позе, ни в его взгляде, ни в выражении лица какой-то нетерпеливости, поспешности, желания куда-то идти и что-то делать. Его попросили поехать — он поехал, просили осмотреться — осмотрелся. Ему не задают вопросов — и он не лезет ни к кому со своими соображениями. Спросят — ответит, не спросят — промолчит.

— Совестливый очень,— наконец чуть слышно пробормотал бомж: похоже, для самого себя пробормотал. И только по этим двум словам можно было догадаться, что он не спит, не впал в забытье, что он о чем-то там думает. Впрочем, может быть, просто слова в его сознании, сделавшись как бы бесконтрольными, сами по себе выплывали наружу без всякой связи с происходящим.— Так не бывает,— через какое-то время добавил он.— Этого никто не сможет.

— Чего не сможет?— Зайцев, наконец, поднял голову от писем и открыток.

— Чтобы всё предусмотреть. Комета в пустоте пролетит — и то след остается. Да и пустоты никакой нет. Если пространство безвоздушное — значит, оно наполнено чем-то другим. Природа не терпит пустоты.

— Конечно, конечно,— кивнул Зайцев, не особо вдумываясь в то, что произносит бомж.— Я об этом слышал.

— Слышать мало. К этому надо прийти. Убийца здесь. Он не может покинуть эту квартиру. Он здесь.

— Будем брать?— весело спросил Зайцев, услышав знакомые, внятные слова.

Бомж не ответил, уловив насмешку.

— Тяжело ему сейчас... Я ему не завидую...

— Кому?— опять поднял голову Зайцев.

— Убийце.

— Я не понял — ты его что, жалеешь?

— Угу... Жалею.

— А старика со старухой?

— И старика со старухой.

— Ну ты даешь, Ваня!

— Стране угля!— непочтительно отозвался бомж.— Ты это... капитан, в отдельную стопку сложи открытки самые почтительные, самые регулярные.

— Это как?

— Знаешь, капитан, есть люди, которые поздравляют только с новым годом, а остальные праздники для них, вроде, и не праздники вовсе. А есть такие, что только с восьмым марта или с днем рождения... А тебе нужны такие усердные поздравители, что не ленятся со всеми праздниками поздравить, сердечно и любвеобильно.

— Почему?

— Потому что это ненормально.

— А как нормально?

— Просто позвонить. Но убийце нужны следы, доказательства его доброты и внимания.

Зайцев замолчал, уставившись в лежащую перед ним россыпь открыток и, похоже, совершенно их не видя. Потом некоторые он подвигал пальцами, другие переложил, вернул обратно и, наконец, круто развернувшись вместе со стулом, уставился требовательным взглядом на бомжа.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что...— и Зайцев опять замолчал, тасуя в следовательских своих мозгах все обстоятельства преступления, всё то, что ему было известно к этому моменту. И еще до того, как он вышел из этого своего состояния, бомж произнес одно коротенькое слово:

— Да,— сказал он.

— Ваня, ты можешь себе представить, чтобы старика и старуху поздравили не только родители, но и дети? Чтобы из одной семьи пришли три новогодние открытки? Это возможно?