Газета День Литературы - Газета День Литературы # 93 (2004 5)

Но при этом, какая-то безграничная, бескорыстная любовь и тяга к своей стране, к русскому народу, к русской Державе. Тоска по России. Здесь уместно вспомнить и "Народ" Иосифа Бродского, и кимрские стихи Беллы Ахмадулиной, и посвящения Павловскому Посаду Олега Чухонцева. Много самого сокровенного о России написали поэты, условно причисленные к "тихой лирике". Трудно даже кого-то из них выделить.

Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Алексей Прасолов, Николай Рубцов…

И я не одинок — я сын большого дома.

И где-то надо мной — а где, не угадать! —

Опять меня зовут так тихо, так знакомо,

Что дай мне, Боже, сил навзрыд не зарыдать.

(Г. Русаков)

Но интуитивно поэты уже предчувствовали скорую трагедию своей Империи. Чувство лирической тревоги никогда не покидало их.

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они

Иных времен татары и монголы…

(Н.Рубцов)

Большинство из этих поэтов я хорошо знал и знаю, у кого-то учился, с кем-то частенько спорил, но лучшие их стихи оседали уже навсегда в моей голове. Как мне забыть, к примеру, стихи Татьяны Глушковой, когда она мне первому их читала перед публикацией в газете "День" в октябре 1993 года:

Всё так же своды безмятежно-сини.

Сентябрь. Креста Господня торжество.

Но был весь мир провинцией России,

Теперь она — провинция его…

Татьяна Глушкова в те трагические дни и месяцы 1993 года написала, пожалуй, лучший свой цикл стихов "Всю смерть поправ…", став уже навсегда поэтическим свидетелем кровавого расстрела Дома Советов. И это было её прощание с Империей.

Когда не стало Родины моей,

В ворота ада я тогда стучала:

Возьми меня!.. А только бы восстала

Страна моя из немощи своей.

Может быть, Бог и услышал?! Трагическим ощущением конца великой державы полны последние стихи Николая Тряпкина и Бориса Примерова, Юлии Друниной и Владимира Соколова. Русская культура будет навсегда благодарна этому поэтическому поколению. Они сохранили в своих стихах не только память об исчезнувшей державе, но и волшебство русского языка, сокровенную глубину русской речи, которую не разделить никакими стихотворными формулами постмодернистов.

Я всё еще живу, храня

Звучанье чистой русской речи,

И на прощанье у меня

Назначены с грядущим встречи…

(И.Шкляревский)

Настоящая поэзия — это всегда продолжение жизни родного языка, это форма существования и развития языка. В те периоды истории, когда нет сильной национальной поэзии, и язык народа начинает мельчать, тому пример — нынешнее время. Думаю, когда Россия обретет свою Пасху, первым это воскрешение нации из руин заметят поэты, заметят по языку, который вновь расширит сферы своего влияния. Поэты и отметят существование нового мира, новой жизни. Очевидно, эти новые поэты и станут новым поколением. В такие переломные моменты истории поколение определяется не возрастно, а по иным признакам общности. От Николая Тряпкина до Бориса Рыжего — ничего себе — поколение. Но с точки зрения истории, именно это поколение в таком виде отразило кризис, а затем и смерть одной из величайших цивилизаций — советской цивилизации. О трагедии рухнувшей страны говорят и тряпкинские строчки:

Не жалею, друзья, что пора умирать,

А жалею, друзья, что не в силах карать,

Что в дому у меня столько разных свиней,

А в руках у меня ни дубья, ни камней.

Дорогая Отчизна! Бесценная мать!

Не боюсь умереть. Мне пора умирать.

Только пусть не убьет стариковская ржа,

А дозволь умереть от свинца и ножа…

Но эту же трагедию передают последние стихи Юнны Мориц и Татьяны Глушковой (неожиданно сблизились в восприятии, а вернее — в своем неприятии жестокого времени две киевлянки, две поэтических соперницы), об этом же пишет в своем стихотворении "Баня Белова" Анатолий Передреев, а разве не об этом печальные строчки Владимира Соколова:

Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек...

И казалось бы, поэт совсем другого поколения, фронтовик Юлия Друнина, в конце своей жизни становится как бы участницей еще одной войны за Россию… и гибнет со словами:

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Всё ж крещеная!)

помолюсь за таких вот, как вы, —

за избранных

удержать под обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть!

По сути, её трагическую гибель позорно замолчали, также как и гибель Бориса Примерова, Вячеслава Кондратьева. Это всё — последние солдаты Империи. Прекрасные лирики, мятежники духа, мечтатели русского Рая. Интересно, что ни шестидесятники, до сих пор обильно печатающиеся, ни постмодернисты девяностых ничего не написали в защиту и оправдание либеральных разрушителей Родины. Если в реальной жизни России патриоты и защитники отечества были отброшены на обочину, то в русской литературе, а особенно в поэзии, конец ХХ века, конец имперского периода по-настоящему зафиксирован, достойно описан имперскими поэтами, которые и ушли один за другим вослед своей потонувшей Атлантиде. А те, что живы, и сегодня продолжают свою высокую битву за Россию. На мой взгляд, настоящее потрясение перенесла от потери своей былой родины такая вроде бы лирическая и сентиментальная поэтесса, как Новелла Матвеева. И пусть от неё отвернулись былые друзья-либералы, она не могла не сказать о их подлости, не могла промолчать…

…Какое странное море! —

Ни белое, ни голубое…

Такое впечатленье,

Что Севастополь сдан без боя.

Неужто лиходеи

От праведной кары закляты?

Такое впечатленье,

Что крепости — подлостью взяты!

Именно они, последние имперские поэты, оставили будущему, как завещание свое, высокую культуру русского слова. Высокую значимость поэтического слова. Поэзия для них — это судьба, и не только их личная судьба, но и судьба России.

Фильм "Страсти Христовы" рождает переживания, несопоставимые с обычным восприятием произведений искусства. Его трудно оценивать в привычных эстетических категориях: реализм, совершенное владение кинематографической образностью, поразительно верные типажи артистов, их одухотворенная игра по законам переживания и перевоплощения (по Станиславскому!)... Фильм побуждает ощутить рядом с собой присутствие Бога, зритель погружен в состояние очевидца, свидетеля, сопричастного происходящим событиям. Чудодейственная, неотразимая Правда говорит с экрана, где показано завешение земного пути Христа. И потому так пронзительно, так захватывающе сильно сопереживание зала, и слезы сострадания непроизвольно появляются на лицах зрителей. До сих пор мы читалио судилище над Христом и его муках. Теперь мы их увидели. Истязания, которым Его подвергают — ужасающи и невероятно жестоки. Муки Его — адские. И столь же реальны мордатые, с животной свирепостью терзающие Сына Божия палачи-садисты. Из исторических источников мы знаем, что таковы и были показанные в фильме реальные орудия пытки: "кошки", батоги, плети, которыми искровянили до неузнаваемости тело Спасителя.