Газета День Литературы - Газета День Литературы # 94 (2004 6)

И появляющийся здесь, в Заполярье, человек — сам по себе уже человек героический.

На северных стихах И.Переверзина — отблеск якутского героического эпоса "Олонхо". На мой взгляд, своеобразие его стихов связано в значительной мере с эти эпосом. И стихия эпоса естественно наполняет дыханием его поэзию:

Иду — и дыханьем весну приближаю,

иду — и сердцем пою Олонхо —

сказ о Туймаде — якутском рае,

где и в морозы любить легко.

Родная Якутия для поэта — та же Россия, ее неотъемлемая часть, что ”отдает свои в алмазах недра и золотой запас ручья” . При всех своих богатствах она беззащитна: ”бежит олень — и волки вслед...” Она бедствует не меньше, а то и больше, чем остальная Россия. Да и внешний облик якутских земель сам за себя говорит, даже кричит о бедственном положении здешних людей. И здесь царит несправедливость, властвует произвол власть имущих. И здесь бесовские силы безнаказанно злодействуют: ”Порушили... Ни храма, ни часовни, ни памяти, ни духа — ничего” . А ведь было же время счастливого неведенья, и ничто не нарушало покоя сердца в его созерцательном ослеплении:

Жил не во зле, глядел светло,

и счастлив был, и не заметил,

как с вековых начал село

сорвало, как ворота с петель.

Кричит могила без креста,

кричит сухое дно колодца,

кричит столбом своим верста —

ничто людей не дозовется.

Впрочем, поэт не уходит в идеализацию якутской экзотики, не пускается в шаманские плясы, чтобы уловить вселенские ритмы и вибрации "мирового древа", не признает языческие обряды проводниками духовных откровений. Его Бог — православный.

Пред алтарем остановлюсь

и в трепетном волненье

перекрещусь и помолюсь,

и попрошу прощенья.

Нет, я не вор и не бандит!

Но в чем я, Боже, грешен,

что навсегда тобой забыт,

и в горе — безутешен?

Автор вообще-то уклоняется от деклараций и долгоговорений в контексте сиюминутного времени. ”Живу для нескольких мгновений признанья слова моего” . Социальные мотивы набирают силу не сразу, исподволь, пока не отольются в хлесткую и исчерпывающую строку, в непреложную форму. "Злоба дня" вызывает у поэта иронию или же такое отношение, которое испытывают к мусорной свалке: ”Пока болтали — встало дело. И вот с великих строек лет уже и краска облетела, и ни дверей, ни окон нет. И так везде, и так повсюду: из каждой ямы слышен ор, что нас ведет дорога к чуду и процветанию... Позор!”

Можно было бы отмахнуться от этой свалки смутновременья и пройти мимо. Но она оживает реально существующими людьми, бомжами и бродягами, а также возвысившимися над ними, да и над всеми нами, проходимцами-авантюристами, дорвавшимися до власти. А мимо этого уже не пройдешь. Облекая свое отношение к происходящему в полушутливо-сатирическую форму, как в стихотворении "Карась", автор подытоживает: ”Чтоб ты любил свое сначала, и только после — землю всю... Но мало, мало, мало, мало, — и горя мало карасю. Поплыл к метро, пропал в глубинах, глухой к словам, но не злодей. А ты остался на руинах — спасать заваленных людей” .

Так через маленькую аллегорию автор делает выход к нынешним большим трагедиям, связанным с терактами против мирных жителей — и у нас, и во всем мире. Есть у Ивана Переверзина и очень серьезные стихи о войне в Чечне — как прямой отклик, идущий от раздираемого противоречиями времени сердца поэта.

Кричаще-противоречивые реалии времени ввергли всё человечество в состояние особой формы мировой войны, ”а страшный век двадцатый сгорел в пустой борьбе” . Россия же в этой связи находится в наиболее уязвимом положении: ”Как знак вопроса ты стоишь, Россия, над кровавой бездной” . Однако несет она при этом свою особенную, уникальную свою миссию. И поэт воспринимает ее — как собственную.

На слезы не хватит оставшихся сил,

и горькую смертную муку

приму, как ведется у нас на Руси:

без плача и звука.

А из-под спуда, как это ни тяжело душе поэта, всплывает смутный образ расстрельного октября 1993 года: ”Когда ударил танковый снаряд, по всей России вылетели стекла” . Состояние души поэта соответствующее: ”вот загнан я, как северный олень, вот словлен я, как утренняя птица” . Этой скорбной теме Иван Переверзин посвятил несколько стихотворений: "Октябрь", "Наступит ночь, окна коснется тень...", "Я на асфальте — вижу кровь...", "По убиенным в том кровавом..." Свою боль не отделить от общей: несправедливо пролитая людская кровь для поэта мерило дел и деяний исторических деятелей всех времен, не только нынешних. И никакие официальные мнения и фальшивые уверения не оправдают государственных преступников, не скроют горькой трагической правды. ”Я на асфальте — вижу кровь, народ спешит, глаза отводит, и сокрушает сердце боль, и судорога сердце сводит” .

Как скорбный реквием у кровавой черты времени, разделяющей два образа жизни российского общества, кульминационным катарсисом наполнено стихотворение, которое сочту своим долгом привести полностью:

По убиенным в том кровавом,

не старом — новом октябре,

рыдают на поляне травы,

рыдают сосны во дворе.

Моя душа — покрепче стали,

но и она — навзрыд, навзрыд.

Как будто и в меня стреляли,

как будто и мой сын убит.

Убийц я знаю поименно,

но что слова мои — щелчок...

И, как от правды отвращенный,

о радости вещает Бог.

Нет, к мщенью я не призываю,

но до тех пор, пока они

себя героями считают,

я — как виновен без вины.

Из разных стихотворений складывается трагический образ Времени, который не заслонишь никаким фоном либо лоном природы. Ни тогда, когда поэт возбужден от нахлынувших радостных впечатлений и спешит поделиться ими: ”И мне вослед самой Европы звенел веселый женский смех...” Ни тогда, когда на миг, на час, на день в природе наступает благостная гармония:

Лампадками гроздья зажглись,

и сосны над заводью речки

уставили в синюю высь

свои розоватые свечки.

И ни тогда, когда он исполнен жизненных сил и безудержных чувств, и в порыве любви ко всей вселенской красоте уверенно восклицает: ”и поцелуем с губ-тюльпанов я лепестки сорву — не раз!..”

В поэте борются два лирических начала: сокровенно-родниковое, идущее от природы, и глубинно-гражданственное, вызываемое неприятием несправедливостей в обществе. С горькой иронией он декламирует:

Пей-гуляй, братва лихая,

и круши весь белый свет...

На тебя, как на Мамая,

до сих пор управы нет.