Илья Гилилов - Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса

В дом на Норфолк-стрит, где проживала семья гравера, зачастили антиквары и литераторы, влекомые надеждой узнать, наконец, что-то определенное о Великом Барде. Ведь Шекспир, рассуждали они, жил в самом сердце Англии, он не мог не быть в контакте с самыми заметными личностями эпохи, от каждого из этих людей остались какие-то письменные свидетельства от одних больше, от других меньше; не может же самый великий человек эпохи быть странным и необъяснимым исключением! Значит, вожделенные рукописи, письма, документы где-то притаились и только ждут своего часа, чтобы предстать перед английским народом. И сердца множества любящих Шекспира англичан дрогнули, когда им показалось, что этот час, наконец, пробил... Даже осторожный Мэлон выражал надежду, что драгоценные, долго разыскивавшиеся документы, письма, рукописи расскажут теперь многое о Шекспире, его отношениях с другими литераторами и с его покровителями, о том, как создавались великие произведения. Мэлон обращался с просьбой к таинственному владельцу (о котором поведал младший Айрленд) драгоценных бумаг привлечь к их изучению знающих людей - имея, конечно, в виду и себя самого.

Такое внимание просвещенной публики, такие трепетные ожидания обязывали молодого "открывателя рукописей" не останавливаться на полпути. Следующий документ, датированный 1589 годом, должен был показать благородство Шекспира и его щепетильность в денежных расчетах. Шекспир обязывался выплатить Джону Хемингу 5 фунтов и 5 шиллингов "за его усилия и помощь мне в театре "Глобус" и при посещении меня в Стратфорде". К этому была прикреплена расписка Хеминга, начертанная Уильямом-Генри левой рукой. Сегодня мы бы удивились, как мог кто-то писать в 1589 году о театре "Глобус", который будет воздвигнут только через десятилетие? Но тогда этого не знали, следовательно, не знал и Уильям-Генри, иначе ему ничего бы не стоило поставить подходящую дату. Но явные несуразицы в орфографии, полное пренебрежение пунктуацией можно было при желании заметить и тогда.

Предание о громадной сумме, якобы подаренной Шекспиру графом Саутгемптоном, а также горячее желание одного уважаемого друга Айрлендов (гордившегося тем, что ему удалось удачно приобрести перекладину от кресла, на котором когда-то сиживал Шекспир) узнать подробней про обстоятельства богатого дара, побудили Уильяма-Генри обнародовать благодарственное письмо Великого Барда и теплый ответ Саутгемптона. Письма демонстрировали не только дружеские отношения графа с Шекспиром, но и благородство последнего, так как он соглашался принять только половину от предлагаемого щедрого подарка! Предупреждая возможные вопросы о том, каким образом письмо, посланное Саутгемптону, могло остаться у Шекспира, Уильям-Генри сделал на нем пометку ("рукой Барда"), что это лишь копия. Другая - левая - рука понадобилась "первооткрывателю" для импровизации почерка и подписи Саутгемптона. Он не знал тогда, что существуют подлинные письма, действительно написанные этим лордом...

Фантазия молодого клерка не знала отдыха. Он сообщил отцу, что в загородном доме того самого таинственного джентльмена хранятся невообразимые сокровища: оправленная в золото печатка из редкого камня с вырезанным изображением столба-мишени для состязаний с копьем, два неразрезанных шекспировских Первых фолио и прижизненный портрет Барда на сцене - в черном одеянии и длинных красивых перчатках... Теперь уже отец теребил его, желая поскорее увидеть эти сокровища. Сначала отцу был показан грубый набросок пером, явно навеянный дройсхутовским портретом из Первого фолио; старший Айрленд рисунок высмеял. Тогда появилось письмо Шекспира актеру Ричарду Каули, в котором Бард предлагал вниманию коллеги некий "причудливый образ". Для изготовления "причудливого образа" Уильям-Генри использовал купленный у букиниста лист старой бумаги с цветными рисунками. На одной стороне его было изображение пожилого голландца, на другой - молодого кавалера в костюме эпохи Иакова I. Уильяму-Генри не составило труда придать лицу молодого кавалера некоторое сходство с дройсхутовским портретом; на заднем плане появились шекспировские инициалы, названия нескольких пьес и подобие его герба. Знатоки Шекспира тут же определили, что это портрет Барда в роли Бассанио в "Венецианском купце". Голландец обрел весы и нож, и каждый мог понять, что перед ним - никто иной, как сам кровожадный Шейлок. Обнаружили на рисунке и слабые "следы" подписи одного известного живописца начала XVII века. Многих порадовало письмо, подтверждавшее приверженность Шекспира англиканской церкви. Волнение в обществе нарастало, и всеобщие ожидания не остались неудовлетворенными.

На свет появляются соглашение между Шекспиром и актерами Конделом и Лоуином о распределении доходов, записка об уплате Шекспиру целых 50 фунтов за представление, данное перед графом Лейстером в его доме. Последний документ был, однако, датирован 1590 годом, и тут Айрленд-старший вспомнил, что графа в этом году уже не было в живых. Сын запаниковал и хотел злополучную записку сжечь, но отец предположил, что здесь могло иметь место какое-то недоразумение двухвековой давности, поэтому решено было дату просто отрезать. Этот эпизод порождает иногда сомнение в том, был ли Айрленд-старший таким уж безнадежным простаком, слепо принимавшим на веру басни и не блещущую грамотностью "антикварную" продукцию своего предприимчивого отпрыска.

Не прошли мимо внимания публики и заметки Шекспира на полях нескольких старых, но не очень ценных (купленных у букиниста) книг; таким образом, подтверждалось существование у Барда собственной библиотеки. Вскоре нашелся и каталог этой библиотеки, составленный лично Шекспиром; запись о двух книгах, изданных в 1613 году, свидетельствовала, что каталог делался в конце жизни, надо полагать - в Стратфорде, куда книги были перевезены из Лондона. Кое-кто удивлялся, что до сих пор не найдено никаких писем Шекспиру от коронованных особ, и, естественно, вскоре желающие могли лицезреть личное письмо Елизаветы I "доброму мастеру Уильяму Шекспиру в театр "Глобус" на Темзе" с благодарностью за присланные "милые стихи" и с напоминанием: привести во дворец лучших актеров, "чтобы доставить удовольствие мне и лорду Лейстеру, который будет с нами". По мнению некоторых тогдашних ученых, такая теплая, почти дружеская переписка с королевой доказывала, что слухи, будто Шекспир начинал театральную карьеру с присмотра за лошадьми зрителей и тому подобных низких занятий - нелепость и что он с самого начала получил признание и был обласкан сильными мира сего. Не знавшие года постройки "Глобуса" ученые не заметили очередного (на целых 11 лет) хронологического ляпсуса (опять этот Лейстер и этот "Глобус"!). Да и времени на размышления и дотошные анализы не хватало: надо было переваривать еще более ошеломляющую находку - любовное письмо Шекспира с приложением пряди его собственных волос! Любовные клятвы Барда, его просьба "поцеловать мой бедный локон" не могли оставить его поклонников равнодушными. Были в письме и два десятка поэтических строк; о каких-то художественных качествах этого стихотворения говорить не приходится, но будет справедливо отдать должное смелости молодого клерка, не побоявшегося вступить в состязание с самим Великим Бардом! Несколько волосков из драгоценной пряди были оправлены в золото и стали частью памятных колец, украсивших пальцы самых верных поклонников Барда.