Газета День Литературы - Газета День Литературы # 78 (2004 2)

— А вот те с белыми глазками?

— Пойманы в Нигерии. В джунглях стояли наши военные кунги — военные фургоны грязно-зеленого цвета. Джунгли, днем и ночью нечем дышать. И вот на рассвете я вышел из палатки и увидел, что на этом железе, на военной краске, покрытой росой, спят вот эти ночные бабочки. Сложили крылья и дремлют. Они напоминают мне Нигерию, космодром, который строили французы...

Этих больших и темных я поймал на юге Анголы, почти на границе с Намибией. В лагерях намибийских партизан. По лагерям стреляли зенитки, на них сбрасывали бомбы. И вот в воронки от взрывов, еще наполненные ядовитым дымом — пироксилином, вонючим газом, — садились бабочки. В дымящиеся пески стали лететь из лесов и лугов бабочки. Садились и хоботками пили вот эти дымы, эти яды, капельки пироксилина. Наверное, для них это был наркотик. Если они родились в период вулканической деятельности, то помнили этот запах, химию молодой Земли. И нынешние взрывы напоминали им взрывы молодых вулканов. Я брал бабочек руками, клал в коробку, привозил домой. Голубянок я поймал на Кунашире — островах, которые Путин хочет отдать японцам. А я тогда еще, зная, что такое может случиться, быстро-быстро собрал бабочек, чтобы они японцам не достались.

— Кроме ловли бабочек чем вы, Александр Андреевич, занимались на Кунашире?

— Курил старинную деревянную трубку и наблюдал белый купол Хоккайдо. Пускал в сторону Хоккайдо кольца дыма. Они улетали через океан, и два или три кольца из моей трубки до сих пор висят над Хоккайдо... Все мои бабочки — как маленькие лазерные диски. Их можно поставить на "проигрыватель", и зазвучат голоса на английском, на суахили, французском, испанском. И, может быть, я услышу свою еще молодую речь, где мы обсуждали политические и военные процессы тех лет. Пьянствовали, философствовали.

— Раз разговор такой поэтический, вспомним, может быть, Пушкина с его личной "коллекцией": "Мое собранье насекомых/ Открыто для моих знакомых. /Ну что за пестрая семья..." Александр Андреевич, не напоминают ли вам некоторые политики каких-нибудь насекомых?

— Самый насекомый из всех — Починок. Я бы его сравнил с неким кровососущим. У него есть чуткий длинный хоботок, который он вонзает во все. Хоботок проникает глубоко под кожу, причиняет страдания. И он долго, страстно и жадно пьет. В данном случае кровь народа, поскольку он специалист по трудовым процессам и трудовой занятости. И за счет этого потом ликует, хохочет на заседаниях правительства. Потом как бы встает на руки и медленно движется в сторону Касьянова. Достигает Грефа, быстро-быстро перевертывается в воздухе и усаживается ему на плечо.

Вообще, в правительстве есть великолепные экземпляры. Например, г-жа Матвиенко — потрясающий экземпляр ночной бабочки. В энтомологическом смысле этого слова. У нее прекрасное, покрытое шелковистыми оболочками тело. Восхитительные туалеты. То от Диора, то от Версаче. Она меняет их раза четыре в день. Я знаю, что в правительстве есть даже специальная комната для переодеваний и она каждые три часа туда уходит переодеваться. А проказник Починок норовит туда заглянуть и увидеть, что же у нее скрывается под ее оболочками... Есть в правительстве и медлительные гусеницы, еще не развившиеся, только готовые превратиться в куколок. Касьянов, например. И я все время думаю, когда же он превратится в куколку, замрет, чтобы потом, через целый политический сезон, выпорхнуть оттуда бабочкой-президентом?

— Что вы скажете о Чубайсе?

— Чубайс все-таки — цикада. Энергичное, упоительное существо, со стеклянными, жесткими крыльями. Которое непрерывно издает свистящий, крепкий, стойкий звук. И несмотря на то, что он рыжий, он все-таки является зеленым. Даже серо-зеленым. Вообще, он похож на маленький крылатый танкер. И тот рыжий парик, который он носит, никого не обманывает. Все знают, что это мимикрия. Некоторые бабочки тоже маскируются под человеческие лица. Вот посмотрите: лица, глаза — все как у людей.

Думаю, что Березовский — это голубянка. Это ангел — на самом деле. Как бы он ни смотрелся небольшим, согбенным, с длинными хрупкими конечностями богомола (и люди могут действительно подумать, будто это богомол). Он — лазурный ангел. То, что мы называем морфиды. И при встречах с ним я даже замечал, как при определенном положении солнца на небе он начинает переливаться, словно голографическая картинка. Мне становилось страшно, что во время нашей беседы он может вспорхнуть и улететь в райские поля, откуда он нам и явлен. Это чувство постоянно держало меня в напряжении и заставляло быстро-быстро задавать мои вопросы.

— Вот еще Селезнев...

— Ну, что касается Селезнева... Вот он как раз — куколка. Будучи молодым редактором "Правды", он являлся еще гусеницей. И хоть и медленно, но двигался по кромке листа. И все видели, как постепенно исчезает этот лист. Лист газеты "Правда", естественно. И он производил впечатление движущегося существа. А сейчас мы видим, как эту большую куколку почти выносят на носилках помощники и охрана, укладывают бережно между Слиской и Жириновским...

— И наконец, о Хакамаде.

— Она — типичная бабочка. Лунная сатурния. Бабочка-пуля. Не позавидую я человеку, которого поразила пуля-Хакамада. Ибо я сам таков. Сердце мое пробито Хакамадой. Она выстрелила в меня — не в упор, слава Богу. Передо мной она сразила таких витязей, как Немцов, Юшенков, Похмелкин... И на излете попала в меня. Я сраженный Хакамадой человек. Это видно. Бабочка калибра 7,65 со смещенным центром тяжести начинает дико вращаться и высверливает сердце целиком. У меня она в конце концов оказалась в печени.

— Вы всегда в процессе охоты за бабочками?

— Само собой. Я и горячие точки-то посещал не ради репортажей, а чтобы собрать бабочек. К сожалению, войны идут в самых прекрасных местах нашей планеты. И сквозь эту красоту стреляют. А ты - ловец бабочек — в свободное от войны время берешь жестяную коробочку, хоть бы из-под монпансье, в которой бумажные складни с ватными матрасиками, сачок со свинчивающейся рукояткой и — за бабочками. И если тебе суждено увидеть бабочку, ты как безумный начинаешь за ней гнаться. И гонишься, пока либо не упадешь в великой печали, либо не настигнешь ее... И вот она настигнута... Делаешь пируэт сачком, перевертываешь кисею, бабочка трепещет. А ты даешь себе отдышаться и смотришь, как она трепещет. И — если бабочка любимая — целуешь ее, вдыхаешь ее запах. А поцеловав, умерщвляешь.

— Поцелуем?

— Увы, нет. Сквозь марлю отыскиваешь хитиновую грудку и сжимаешь ее. Она выворачивается наизнанку, и ты видишь ее божественное предсмертное движение... Потом кладешь эту бабочку на ее смертное ложе и закрываешь его. Возвращаешься в Москву, складываешь до лучших времен. А лучшие времена наступают зимой. Разноцветный сор помещаешь на тарелку с влажной тряпицей и накрываешь колпаком. Через два дня — липовыми расправилками, потом бабочки сохнут.