Газета День Литературы - Газета День Литературы # 88 (2004 12)

И вот она — свеча моя за то,

Что ты —

артист, пожалуй, из артистов.

Да будет так (скажу и пропою):

Придет пора,

тот час благословенный,

Когда всю медь, всю звонницу твою

Восславит внук на празднике военном…

Не спят в руках веревки и ремень,

А ноги жмут на доски громовые.

Гудит в набат

твой бесподобный "День",

И я твержу: "Жива ещё Россия!"

РУСЬ

Значит — снова в путь-дорогу,

Значит — вновь не удалось.

Значит — снова, братцы, — с Богом!

На авось, так на авось.

Что нам отчее крылечко!

Что нам брат и что нам друг!

Ты катись моё колечко,

Хоть на север, хоть на юг.

Умираем, да шагаем

Через горы и стада.

А куда идём — не знаем,

Только знаем, что туда:

В те края и в те предместья,

Где дома не под замком,

Где растут слова и песни

Под лампадным огоньком.

Провались ты, зло людское,

Все карманы и гроши!

Проклинаю всё такое,

Где ни Бога, ни души.

То крылечко — не крылечко,

Где платочек — на роток…

Ты катись, моё колечко,

Хоть на запад иль восток.

Проклинаем да шагаем

Через горы и стада.

А куда идём — не знаем,

Только знаем, что туда.

1993

***

Когда-то там, в лесах Устюги,

Я неприкаянно кружил.

Скрипела ель, стелились вьюги

У староверческих могил.

И на каком-нибудь починке

Я находил себе ночлег,

И припадал к молочной кринке,

Не протерев зальдевших век.

И в смутном свете повечерий

Я погружался в древний быт,

В медвежий сумрак, в дым поверий,

В какой-то сон, в какой-то мыт.

И постигал я те столетья

И в том запечном уголке,

И в хламе старого веретья,

И в самодельном черпаке.

А за стеной скулила вьюга,

И прямо в дверь ломился снег.

И стала ты, моя Устюга,

Моим пристанищем навек.

И в смутном свете повечерий

Я закрываюсь в тайный скит.

И несказанный дым поверий

В моих преданиях сквозит.

И на каком-нибудь починке

Я источу последний пыл.

И слягу в старой веретинке

У староверческих могил.

ПОСЛАНИЕ МАРКУ СОБОЛЮ

Дружище Марк! Не упрекай меня,

Что я стучусь в твое уединенье.

Давай-ка вновь присядем у огня,

Что мы когда-то звали вдохновеньем.

Скорблю, старик, что наш ХХ век

Столь оказался и сварлив, и смраден.

Задели гной — и вот уж сам генсек

Прополз по миру — гадина из гадин.

Да чёрт бы с ним, пускай себе ползёт,

Да пусть он будет

хоть червяк с помойки!

Но он ползёт — и нас с тобою жрёт,

Но он ползёт — и мы с тобою в гнойке.

И вот бушуют вирусы вражды,

И вот снуют все яблоки раздора,

А мы друг другу целимся в зады

Иль прямо в грудь палим из-под забора.

Дружище Марк! А ты совсем не зверь,

Да ведь и я люблю тебя доселе.

Давай-ка брат, сойдемся и теперь

И вновь по чарке тяпнем в Цэдээле.

Для нас ли дым взаимной чепухи?

Поверь-ка слову друга и поэта:

Я заложил бы все свои стихи

За первый стих из Нового Завета…

Скорблю, старик, что наш ХХ век

Столь оказался и сварлив, и смраден.

Хвала творцу! Хоть ты-то не генсек —

И нынче мне особенно отраден.

А посему — не упрекай меня,

Что вот стучусь в твое уединенье.

Давай-ка вновь присядем у огня,

Что мы когда-то звали вдохновеньем.

ВЕРБНАЯ ПЕСНЯ

За великий Советский Союз!

За святейшее братство людское!

О Господь! Всеблагой Иисус!

Воскреси наше счастье земное.

О Господь! Наклонись надо мной.

Задичали мы в прорве кромешной.

Окропи Ты нас вербной водой,

Осени голосистой скворешней.

Не держи Ты всевышнего зла

За срамные мои вавилоны, —

Что срывал я Твои купола,

Что кромсал я святые иконы!

Огради! Упаси! Защити!

Подними из кровавых узилищ!

Что за гной в моей старой кости,

Что за смрад от бесовских блудилищ!

О Господь! Всеблагой Иисус!

Воскреси мое счастье земное.

Подними Ты мой красный Союз

До Креста Своего аналоя.

1994

Сергей Соловей уже совершил подвиг в своей жизни. Это он в ноябре 2000 г. захватил в центре Риги башню, куда водили на экскурсии досужий люд, и потребовал, чтобы в Латвии прекратили чинить суд над ветеранами войны: победителей не судят... Он взял Ригу голыми руками, и устроил в Латвии переполох.

Сергей принес себя в жертву. Принес в жертву свою молодость и годы, что пройдут в тюрьме, но вышел победителем, потому что победителем всегда выходит тот, кто не дал себя поработить.

В конце концов, свобода — это состояние души. Поэтому можно сидеть в тюрьме и быть свободным человеком, а можно жить на воле и быть холопом и рабом, каких мало.

Сергей пишет стихи. Талантливые стихи, хотя они пока и далеки от совершенства. Но пусть у критика не поднимается на них рука, ибо сказано: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан...". Сергей — Гражданин. Как дай Бог каждому.

Владимир СМИРНОВ,

член Союза писателей России.

***

В разгаре короткого лета

Восходит солнце в зенит.

Нет тени в лучах его света

И мир весь сияньем залит.

Легко на равнине без края

В незримую вечность смотреть.

Россия — страна самураев,

Путь каждого русского — смерть.

КЛИЧ СТЕПАНА РАЗИНА

Забудь о долге

И злой судьбине,

По волнам Волги

Разбоем двинем.

Костьми усеем

И окровавим —

И берег левый,

И берег правый.

***

Урал — России ось

И мудрости вершина.

Хранят Урал мороз

И с двух сторон равнина...

Николаю Ивановичу Тряпкину исполнилось бы 85 лет. Почти пять лет после смерти великого русского поэта его нигде и никто не вспоминал и не упоминал. Его как бы вычеркнули из списков. И лишь сейчас на выходе в "Молодой гвардии" в серии "Золотой жираф" его книга избранных стихов. Дай Бог, выйдет в начале 2004 года.

Николай Иванович Тряпкин всегда был отверженным поэтом. Это его стезя. Его крестная ноша, которую и нес он безропотно до конца дней своих. В каком-то смысле он культивировал свою отверженность от литературной элиты. Он и не тянулся особо к избранным, к элите, ибо понимал, там, в их мире, он будет лишен и поэтической и мистической свободы. С юности своей, сначала тверской, потом подмосковной, а потом и северной, он впитывал в себя знание о своем народе, о пророческой надвременной Руси. Его вела судьба изначально. Она дала ему подпитку народной жизнью, дала знание народной культуры. Даже от войны всеобщей он был отвержен, не взяли по здоровью, послали в эвакуацию на север. За тайным знанием. Именно там, на русском севере он стал поэтом. Побывал и пахарем, и пастухом, потом выбился в книжные люди, и северяне искренне гордились своим поэтом.