Дмитрий Быков - На пустом месте

А вот на кого точно рассчитывал автор – так это на небольшую группу идеологов. И «своих», и «не своих», главное, не враждебных, которые думают о стратегии России. Именно для них и была написана статья. Именно они и являются главными адресатами. Также главными адресатами являются наши «акулы капитализма», представители большого бизнеса. Они говорят о том же самом между собой. Только на более простом языке. И они способны понять сложный текст Суркова потому, что это постоянный дискурс».

В смысле откровенности, какой-то даже подростковой распахнутости, Данилин уж подлинно подарок судьбы. Попробуйте расшифровать этот потрясающий аргумент: «Потому что это постоянный дискурс»! Это, надо полагать, что-то вроде вечного огня? Или намек на то, что представители большого бизнеса все уже так заговорили? «Устлал доступ минными полями» – сильно сказано, метафорично. Отчего они все так уныло безграмотны? Понятно, почему грамотных надо объявить «суетящимися первертами»: сумятицу вносят, мешают играть в царя горы. «Лишь наиболее продвинутые интеллектуалы» способны понять Суркова: как, по-вашему, зачем Данилин так льстит патрону, преподнося его текст как эзотерический? А я вам отвечу: это он не патрону льстит, а себе. Это он – наиболее продвинутый интеллектуал, и ему, например, все понятно. Но он никому не скажет, потому что текст не для всех.

Да чего уж там усложнять-то особенно, дорогие ребята? Весь пафос статьи Суркова банален, как вся российская политическая риторика эпохи позднего Путина,- «За все хорошее против всего плохого»: у нас много нефти и газа, эти нефть и газ многим нравятся. Мы готовы ими делиться за деньги и без ущерба для своего права проводить такую внутреннюю политику, которая позволяет нам поддерживать население в состоянии и количестве, потребном для обслуживания трубы. При этом мы выделяем из упомянутого населения тонкий слой авгуров, который будет доступен к распределению верховных благ, и транслируем этим авгурам через журнал «Эксперт» систему паролей, с помощью которой будет осуществляться доступ и взаимное узнавание. Вот вам и вся стратегия, все интеллектуальные глубины и высоты. Любые попытки произвести что-нибудь более креативное, судьбоносное и зовущее к действию будут нами оцениваться как суета первертов и всяческая суета.

И вовсе не надо подсчитывать, сколько раз и в каком контексте употреблено у Суркова слово «справедливость». Во многих ЖЖ я встречал бурные восторги по этому поводу: «справедливость», в кремлевской риторике появилось слово «справедливость»! «Часы, часы, он показал часы!» (К.Чуковский о Сталине). Весьма приятно ощущать себя приближенным к самому седалищу и толкующим оттуда: в слове «справедливость» четырнадцать букв, оно употреблено шестнадцать раз, это многое означает! (Понимающее перемигиванье). Сколько бы раз ни произнес Владислав Сурков слова «народосбережение», «справедливость» или «халва» – никаких геополитических, нравственных или обонятельных перемен это в России не произведет. Потому что в стране, в которой политика подменена менеджментом, а демократия – системой запретов и умолчаний, никакое благо само собой ниоткуда не возьмется. Изменение произойдет одно: Владислав Сурков и армия набранных им карьерных мальчиков, желающих позиционировать себя в качестве политологов, будут еще больше уважать себя.

Собственно, ради этого все и затевается.

Самое главное, что никаких особо кровожадных вещей в сурковском тексте не содержится. И призывает его автор вроде бы к правильным вещам: национальной солидарности, социальной справедливости, преодолению силовых соблазнов… Вопрос ведь в том, кто призывает, кто все это будет осуществлять. Если за дело возьмется человек с таким стилем, такой степенью самодовольства и таким отношением к оппонентам – нет решительно никаких оснований утверждать, что «впервые в нашей истории есть шанс на излечение хронической болезни судорожного (революционно-реакционного) развития». Судорожное развитие надоело, кто бы спорил. Но прервется эта традиция (циклическая, многажды описанная, в том числе и автором этих строк) не тогда, когда воцарится несуществующая суверенная демократия, то есть мягкий тоталитаризм на сырьевой базе, а тогда, когда все население страны наконец поверит в простейшие законы и начнет их исполнять. То есть почувствует себя людьми. При таком начальстве это, прямо скажем, маловероятно. Скорее можно предположить, что у нас (уж подлинно впервые в нашей истории!) есть шанс прекратить всякое развитие. Это и есть стабильность по-новокремлевски, стабильность для людей, пишущих и думающих вот так:

«Синергия креативных гражданских групп (предпринимательской, научной, культурологической, политической) в общих (значит, национальных) интересах выглядит позитивной альтернативой самозванству офшорной аристократии с ее пораженческой психологией».

Не выглядит, к сожалению. Не совсем понятно, при чем тут синергия, и не очень видны пока эти стройные ряды предпринимателей-культурологов, кладущих живот на алтарь национальных интересов. Очевидны пока лишь позитивные ценности, на основании которых они будут идентифицироваться и объединяться. Эта ценность – немыслимая самоупоенность полуобразованных людей, составляющих сегодня российский политический класс и компанию его подголосков.

Эта самоупоенность сквозит во всем – в манерах, в аргументации, в полемике, в костюмах, лексике, интонациях; нет, ребята, не деньги им нужны и даже не сырье. Власть?- не нужна и власть, она уже есть. Им важно чувствовать себя ин-тел-лек-ту-ала-ми, вот чего они теперь захотели. Это и будет главной победой русской демократии: создание такого контекста, чтобы сервильные ничтожества и многоречивые недоучки чувствовали себя солью земли.

Вот этого-то у них и не получится.

«Никогда твоя пасть не спросит как надо о том, «хорош ли был рейс».

2007 год

Дмитрий Быков

В русской литературе семидесятых годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому лицемерию. Это направление, окопавшееся в журнале «Наш современник» и во многом определившее интеллектуальный пейзаж позднесоветской эпохи, получило название «деревенщиков», хотя к реальной деревне, разумеется, отношения не имело.

Реальную русскую деревню следовало описывать средствами экспрессионистскими, или фантастическими, или, в крайнем случае, житийно-апокрифическими, но никак не прогорклыми красками из арсенала народнического реализма, благополучно исчерпавшегося еще во времена Николая Успенского. Что бы Толстой ни писал о народе в заметках вроде «Благодатной почвы», в художественной литературе получалась «Власть тьмы», по нагромождению ужасов многократно превосходящая нелюбимого автором Шекспира. К началу застоя в деревне гнили сразу два уклада – общинный и колхозный; оба были неэффективны и способствовали моральному разложению. Об этом реальном положении дел после Овечкина и отчасти Троепольского писали только Черниченко со Стреляным, но они ведь очеркисты, и если кому стоило браться за тему всерьез, то, пожалуй, действительно очеркисту. Изменить ситуацию в глобальном смысле ему не по плечу, но спасти тех, кого еще можно спасти, только он и властен. Не случайно очерк – основной жанр собственно деревенской литературы: жанр быстрого реагирования. Что до деревенщиков, они ничего исправлять не желали, и большинство их текстов были формально выдержаны в жанре сельской элегии, «телегии», «элегических куку». Все, что можно было сказать о наступлении города и умирании древних богов, уже сказал Есенин в «Сорокоусте», а в менее концентрированном виде – Клюев. Но деревня, повторяю, никого не интересовала. Проза и поэзия «деревенщиков» – литература антикультурного реванша, ответ на формирование советской интеллигенции и попытка свести с нею счеты от имени наиболее несчастного и забитого социального слоя, а именно крестьянства.