Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны

– Каждый должен знать свои возможности. То, что делаю я,- в сравнении с ним вообще не существует.

И жена Ольгина – по профессии музыкальный педагог – воспользовалась тем, что параллельно с обрывом русско-эстонских связей шло усердное наращивание эстонско-финских. В Финляндии есть много работ, на которые местные жители не торопятся. Это работа либо черная, либо плохо (по финским меркам) оплачиваемая, либо географически удаленная от мировой цивилизации. И жене Ольгина, коренной эстонке, удалось устроиться на работу в ту самую деревню Соодекюла, что за полярным кругом. Туда Ольгин с нею и переехал в начале девяностых. Теперь он три месяца живет в Таллинне, где у него, кстати, гражданство, а остальное время – в Финляндии, которую называет Пеугеотией.

– Знаете почему? Потому что они машину «Пежо» – «Peugeot» – называют Пеугеот. Как написано. Я не хочу никакой дискриминации, поймите, но в Финляндии столько тупости! Посмотрите на их шествие в День независимости: это же паноптикум! Сидят по домам, смотрят свои программы телевидения по трем каналам – все каналы одинаковые, и все смотреть невозможно… Очень может быть, что Россия и угнетала Эстонию. Пусть. Но она ее и окультуривала! Вся нынешняя эстонская элита, включая президента Леннарта Мери, писателя,- училась в Москве. А Финляндия как при Ленине отделилась, так и осталась на обочине мировой цивилизации. Они страшные патриоты, страшные, не хотят знать ничего чужого и любят только свое! Даже пиво свое знаменитое – «Koff» – стараются не пить, эту фирму ведь основал русский Sinebrukhoff! Все пьют только «Lapu Kulte», насасываются им, глотают литрами,- хотя на мой вкус это просто вода! И погода, погода: летом мошкара, гнус, зимой стабильно минус тридцать три и снег лежит до мая. Но все ездят на машинах, на вездеходах, регулярно ходят автобусы из Мурманска – торгуют, возят на экскурсии… Дом у нас на четыре семьи, деревянный, как все дома в деревне. Но больница! Я перенес пустяковое недомогание – они замучили меня снимками, обследованиями и консультациями специалистов: такие врачи, как в этой деревне, не во всяком нашем городе есть… И пенсии платят приличные: мне даже хотели начислить, хоть я и эстонский гражданин. Начислили 4.000 – в местных кронах,- но, узнав, что я уже получаю 600 местных крон, передумали. (Любопытствующему читателю: 600 эстонских крон – около 1.200 послекризисных рублей.)

Так он и живет там, в далеком и заброшенном краю, где всех развлечений – три канала финского телевидения да музыкальная школа его жены. В отличие от российской, современная финская деревня почитает за честь иметь своего музыкального педагога. Все местные дети ходят к ольгинской жене, и ей приходится быть крайне сдержанной с непонятливыми лопарями – родители часто подают в суд на учителей за повышение голоса или бранное слово. Зато один из учеников ольгинской жены учится теперь в хельсинкской консерватории, и вся деревня им гордится больше, чем Финляндия – Сибелиусом.

Вообще деревня не бедствует, потому что там водится тот самый Северный Олень, рога, на котором ездила Снежная Королева и из рогов которого добывается какой-то особенный пантокрин, оказывающий на мужчину любого возраста неописуемое действие. Виагра рядом с этим препаратом – тьфу, витамин бе. Кто примет экстракт рогов северного оленя, тот сможет кого угодно где угодно сколько захочется. Деревня, в которой много северных оленей, может не скучать долгими зимними ночами и вдобавок за счет экспорта рогов содержать семью русского поэта, написавшего когда-то одну из знаменитейших песен нашего времени.

Мы сидели с ним в пристанционном кафе, пили горячий глинтвейн с пряностями из узорных чашечек. Лапландия готовилась к Рождеству и Новому году. Очкастый Дед Мороз, музей которого находится много южнее (там же и почтовый офис, куда ему пишут дети всего мира), сидел на стойке и под мелодичное бряканье колокольчиков монотонным движением штопал валенок. Он был на батарейках. Рядом на молодом лапландце, явно не страдавшем от недостатка пантокрина, буквально висела молодая большеротая лапландка. В кафе было тепло, а на улице очень холодно.

– Ничего девка,- сказал я.- Только не оборачивайтесь сразу, неудобно.

Ольгин выдержал паузу, обернулся и поморщился.

– Больная какая-то. Они все тут болезненного вида. Наши были настоящие, никакого сравнения…- Он задумался.- Может, моя проблема в том и была, что я их всех любил?- Снова задумался, потом встрепенулся: – Слушайте! Так вы только ради меня сюда приперлись?- Я кивнул.- Богатая редакция… Надо же, еще кто-то помнит! Знаете, у меня еще одна очень известная песня была. «Для чего человеку придуманы ноги».

– И для чего же?

– Чтобы с песней ходить по весенней дороге, разумеется. Чтобы к другу бежать по какой-то тревоге. И дальше – «для чего человеку придуманы руки…».

– Боже! Для чего же?!

– Чтобы слушать какие-то звуки… Чушь ужасная. А «Человек из дома вышел» – вы помните?

– Вы не собираетесь возвращаться?

– Я иногда езжу в Питер к отцу. Ему девяносто четыре года. Но насовсем… что мне там делать? Другая страна. И потом, у вас сейчас спикером этот… Селезнев… Знаю я его прекрасно по Ленинграду, отъявленная бездарь и антисемит.

Он проводил меня до вагона.

– Пишите что хотите. Только – я не хочу выглядеть смешным.

Он попросил об этом вежливо, но твердо,- все еще красивый, суперплейбой шестидесятых, на темной станции, среди абсолютно чужих людей. Какой смех, Господи, о чем речь! Я только не могу понять, что за причудливая вещь литература и как странен святой дух, который дышит, где хочет. Из похмелья двух молодых петербургских циников, из их халтуры родилось не ахти какое складное, но нежнейшее произведение, пережившее свое время, триумфально возвращавшееся на эстраду после периодов забвения: так и топает с тех пор этот малыш по странам и континентам, из сборника в сборник, с диска на диск, вот уже своего сына я учу ходить под этот же припев,- и нет этому малышу никакого дела до того, где теперь его создатель, в каком Заполярье обитает, видя Родину только по телевизору.

Кто же думал, что в этом проходном сочинении окажется оправдание всей жизни – в которой, значит, было что-то настоящее?

Топ-топ, 2 раза. Очень нелегки, топ-топ, 2 раза, первые шаги.

2000 год

Дмитрий Быков

Вагнер умер 7 июля 2000 года. Утром из Артека страшным, совершенно выцветшим голосом позвонил его друг, начальник пресс-центра Андрей Давыдов и сказал об этом.

Весь этот год, прошедший без Володи Вагнера, общие друзья меня спрашивали, соберусь ли я наконец что-то о нем писать. За всю свою жизнь он удостоился одного очерка в журнале «Вожатый», нескольких упоминаний в отчетах об артековском кинофестивале и замечательной статьи Аллы Боссарт, познакомившейся с ним как раз на одном из этих фестивалей. Уж как-нибудь человек вроде него заслуживал большего, не говоря о том, что друга более близкого у меня не было. Однако написать о нем я никак не мог, и не потому, что не находил слов,- Вагнер был фигура необычайно колоритная, мечта портретиста,- а потому, что написать о нем теперь значило бы окончательно признать его мертвым, а признать его мертвым значило бы оторвать от себя слишком большую часть собственной жизни.