Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны

Борис совершенно убежден, что его путь оптимален для всех россиян – и, шире говоря, жителей СНГ,- купившихся на посулы рынка и подумавших было, что их страна переменилась.

– Знаешь, как было бы хорошо, если бы Ходорковский по России пошел? Я про него знаю всякое. Ему есть что отмаливать. Вот он и шел бы, и отмаливал грехи. Рассказывал детям сказки… Знаешь, кто были все настоящие сказители? В смысле древние, в настоящей России? Это же немолодые люди были уже. Они успели что-то понять, повидать. Повоевать, я думаю. Что, былины эти все штатские люди рассказывали? Откуда бы они знали про минувшие дни и битвы, где вместе рубились они? Это все старые солдаты ходили и пели. И Боян, который «Слово о полку», наверняка воевал.

– Да это не Боян…

– А какая разница! Это все люди, которые почувствовали, что сейчас лопнет. Что их сословие исчезает. И тогда они сбегали из прежних ниш и шли рассказывать сказки, и считались хранилищами опыта, и люди их кормили…

– Неужели ты не скучаешь по Москве?

– А она мне никогда родным городом не была. Чужая, и холодно…

– А по Украине?

– Не осталось давно никакой Украины, это все уже труба пониже и дым пожиже. Только, может, на Западе где… От нищеты ведь деградируешь очень быстро. Я по деревням хожу, вижу. Только дети еще нормальные, а остальные даже и не совсем люди.

– Не сопьешься ты тут?

– Я мало пью. И когда мне пить? Я думаю скотину завести, невесту вот выращу себе – она будет за скотиной ходить, пока я по стране хожу и сказки рассказываю… Потом вернусь, еще расскажу… Светк, пойдешь за меня?

Светке тринадцать лет, она девушка собою видная и сказки Бориса знает почти наизусть. Особенно ей нравится, как он пересказывает Священную Историю и еще всякие увлекательные вещи про тонкие материи. А еще ей очень нравится пугало, которое он устроил непосредственно на огороде, на границе своих владений и соседской руины. Это две доски, сбитые крест-накрест, и на них надет пиджак из Борисовой прошлой жизни. Он объяснял мне, какая это фирма,- что-то итальянское,- но я такие вещи никогда не запоминаю.

– Вернешься в Москву – так всем и передай: пора переселяться на землю. Земли много, и время еще есть. А иначе – сам понимаешь. Уже скоро.

– Что будет-то?

– А ты что, сам не видишь? Я уже и в прошлом году замечал – продавцы хамить стали. Это они чувствуют, что их время пришло. Вы все думаете, что будет застой, а застоя не будет. Сейчас время совсем другое. Реванш за все, что мы тут наворотили… по полной программе… Если честно, то ведь и есть за что. Любого есть за что. Такая жизнь была в последнее время. Так что всем советую – на землю. Или просто работать. Или сказки сказывать, как я.

Не сказать, чтобы я ему завидовал. Работать на земле я не люблю, даже на даче переношу это с трудом, да и очень уж бесприютна осенью русская деревня. Какое-то все черное, серое, обреченное. Но, слава Богу, начинаются первые заморозки. Это значит, что дно достигнуто – и можно начинать обратное движение. Это в любом случае лучше, чем сидеть и подспудно ждать, когда у тебя все отберут. А ведь именно этим и занимаются в России все, у кого что-то есть.

Его последняя сказка – про зверей, которые сначала жили вместе с людьми, а потом обиделись и ушли, и с тех пор людям плохо, а зверям хорошо. Они ушли в леса, растворились в природе,- а люди все живут в своих городах и боятся, что их кто-нибудь выгонит оттуда. А зверей уже не выгонит никто и никогда.

2004 год

Дмитрий Быков

Перелом в отношении Европы к России происходил на моих глазах. Это заслуживает разговора.

То есть, конечно, свидетелем самого перелома я не был. Я только застал его первые проявления, позволявшие говорить о тенденции. В конце 1991 года, аккурат между путчами, меня отправили во Фрибур – швейцарский город, который некоторые неправильно называют Фрайбургом, но расположен он во французской части страны, так что произносить следует «Фрибу-у-ур», с глотанием «г». Там происходил студенческий конгресс на тему «Единство Европы».

Группы тогда формировались по забавному принципу: студенческий совет, существовавший при КМО, остро страдал от недостатка денег. В результате на всякого рода конгрессы, посвященные будущему Европы или защите амазонских племен, посылался докладчик (он ехал бесплатно), куратор-переводчик (он выполнял организаторские и надзорные функции) плюс пять-шесть новых русских, которые за такие поездки платили меньше, чем за обычный тур, да туров толком еще и не было. Так что в Швейцарию поехал я, известный студсовету своей способностью долго и бессодержательно говорить на общечеловеческие темы, два студсоветовских активиста и пара новых русских, с которыми у КМО было что-то вроде бартера: бизнесмен из Львова и жена какого-то партайгеноссе, ныне торговавшего автомобилями.

Денег мне с собой никаких не дали, а долларов у меня не было. В видах торговли сувенирами, которые еще могли иметь некоторый успех, я взял с собой штук десять юбилейных рублей, несколько футболок с советской символикой, закупленных на Арбате, и мешочек черных сухарей для угощения любопытных. Вообще деньги были только у новых русских, остальным не поменяли ни франка и пообещали, что там будут хорошо кормить. Привередничать не приходилось – шутка ли, Швейцария! Мать заказала зонтик – взамен того, который я посеял незадолго до поездки. Я обещал, что буду крутиться.

Представления о единой Европе у меня были самые туманные, ограничивавшиеся в основном ленинской статьей 1915, кажется, года «О Соединенных Штатах Европы» и набором либеральных клише. Остальные, по-моему, не читали и ленинской статьи. Бизнесмен из Львова, тяжеловесный мужик лет сорока, после ста граммов начинавший говорить о бабах, собирался завязать контакты с какой-нибудь швейцарской фирмой. Все мы были здорово разбалованы отношением к нам иностранцев, прибывавших в Россию на волне интереса к перестройке. Нам представлялось, что все объятия будут распростерты и все флаги, в гости к которым были мы, начнут в нашу честь приветственно трепетать еще в аэропорту. В аэропорту нас никто не встретил, и около часа мы проторчали в зале ожидания, напевая известную песню из кинофильма «Бродяга» – «Нигде никто не ждет меня-а, бродяга я-а»… Швейцарцы на нас косились, хотелось есть и пить, новые русские берегли свои деньги. Неожиданно переводчика, студента иняза, осенила блестящая мысль: он заметил, что швейцарский пятифранковик по размерам и весу идентичен металлическому русскому рублю. Он произвел эксперимент (тоже привез рубли, собака) и посредством разменного автомата немедленно конвертировал российский рубль один к двадцати. Ему выбросило пять монеток по одному франку. Думаю, столь удачного опыта конвертации в российской истории не было. Мы стремительно поменяли по два рубля и получили сумму, вполне достаточную для утоления жажды. Группа срочно обшарила свои карманы и обнаружила в общей сложности двадцать пять рублей, которые были объявлены неприкосновенным запасом.