Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны

Кодекс поведения, предписанный коренному населению, несколько сложнее: высшей добродетелью является послушание (и лучше бы бессмысленное), любая попытка рационализации труда и жизни является позором, место умного – у параши, войны выигрываются количеством жертв (причем истреблять своих надо интенсивнее, чем чужих). Количество жертв есть вообще главный критерий величия замысла с точки зрения этики, насильственно спущенной норманнами. Наблюдать все это в самом наглядном виде можно в российской армии, чей профессиональный праздник с таким оглушительным треском отмечается в Отечестве. Бессмысленное подчинение, максимум страданий («тягот и лишений воинской службы»), полное отчуждение солдата от Родины, которую этот солдат должен любить априори, без всяких уступок с ее стороны,- все это идеология «православного воинства», с разной мерой откровенности излагаемая патриотическими публицистами на протяжении последних двухсот лет. Главной трагедией России – и в первую очередь русской армии – является тот факт, что живем мы, «под собою не чуя страны», то есть ни секунды не ощущая Родину своей. Родина захвачена воинственным племенем руссов, которым – по крайней мере на словах – враждебна сама мысль о самоценности человеческой жизни (гордые и воинственные люди титанического Севера, сыны мирового льда, они считают любую уступку человеческому прихотью расслабленного Юга и настаивают, что главная оппозиция в истории – именно война Севера с Югом, а никак не Востока с Западом). Мировой лед, теория сумасшедшего Горбигера, а впоследствии – совсем не сумасшедшего Дугина, тоска по эпохе титанов – все это характерные, хотя не афишируемые черты русского почвенничества, природа которого отнюдь не славянская, а скорее уж немецкая или даже норвежская, если на то пошло. Лично мне приходилось не раз слышать о том, с каким презрением «патриоты» отзываются обо всех, кому дорога собственная жизнь («шкурка», как выражались они не без презрения),- но эти же патриоты всегда были так болезненно озабочены собственным физическим состоянием, что их презрение к чужой жизни становилось особенно умилительно. Характерным примером такой двойственности является книга Дмитрия Нестерова «Скины», вообще очень полезная: ее герой бесконечно озабочен собственным физическим здоровьем и даже здоровьем своей кошки (несомненно, этнически чистой – «Папа, а наша кошка тоже ариец?», перефразируя Кассиля). Это не мешает ему избивать ногами женщину, забеременевшую от негра. Это истинная мораль людей Севера. Они умеют, нет слов, созидать могучие империи – но в этих империях скоро становится некому жить; поддерживать их в рабочем состоянии можно только при условии бесконечного убывания населения… да и потом, коренные жители своей кротостью кого хочешь засосут, и начинанья, взнесшиеся мощно, ржавеют уже году на сороковом. Тому примерами империи Грозного, Петра и Сталина.

Увы, недостаток письменных источников не позволяет мне судить о том, какова истинная задача руссов на славянских (впоследствии хазарских) территориях. Судя по статистике, целью руссов-государственников, непрерывно мажущих кровью фетиш государства, да не какого-нибудь, а любого, лишь бы репрессивного,- является скорейшее исчезновение народа при попутном отборе тех его представителей, которые после многих веков селекции составят так называемый орден меченосцев, своего рода антиэлиту, идеальное войско зла, способное либо к захвату мира, либо к установлению некоего абсолютного социального строя, о котором я имею очень приблизительное представление, да и сами почвенники вряд ли расскажут много. Если бы они стремились заодно истребить и себя – их идеологию можно было бы уважать хоть в какой-то мере; однако задача их заключается в том, чтобы уцелеть с небольшим количеством вернейших, специально отобранных в результате долгих экспериментов. Что они будут делать потом – для меня загадка. Беседовать со звездами? Захватывать остальное человечество? Выкладывать из ледяных кубиков слово «Вечность», которое при всем желании, как известно, не выложишь из букв «ж», «о», «п» и «а»? К земледелию и вообще какой-либо производительной деятельности эти варяги не склонны – тому пример поведение отечественного начальства во время всех сельскохозяйственных реформ. Только захватчики могли так грабить недра российской территории, так насаждать на ней кукурузу и так руководить производством. Это, впрочем, касается не только коммунистов – сельскохозяйственные инициативы большинства русских правителей отличались поразительным невежеством и полным незнанием реалий, почему русская деревня – при всех своих сказочных ресурсах – и жила так, как жила. Любое другое население – менее кроткое, более пассионарное или попросту не такое языческое – давно бы прогнало столь неумелых и откровенно бездарных захватчиков, как эта странная варяжская ветвь; но поскольку философия каратаевцев предполагает терпение и недеяние, они спокойно дают себя захватывать кому угодно – лишь бы жизнь и дальше шла по кругу. Им невдомек, к сожалению, что их хождение по кругу давно сопряжено с деградацией – вот почему в былые времена у них могли быть и Пушкин, и Толстой, и Блок, а в последнее время трудноват для освоения становится даже массив советской культуры.

Впрочем, другие – условно хазарские – захватчики ничуть не лучше умеют руководить коренным населением. Поскольку это население живет циклически, раз примерно в сто лет (в последние годы чуть быстрее) оно проходит некую точку бифуркации, а именно революцию или масштабное реформаторство, поскольку жизнь его становится вовсе уж невыносима по причине торжествующего маразма и всеобщего разложения. Так было при Грозном, при Петре, при Александре Благословенном и при Ленине, и всякий раз две категории захватчиков мучительно боролись в этой кризисной точке за обладание коренным населением. Вылезали на свет наиболее инициативные хазары – Шафиров, Троцкий, Свердлов и пр.,- но побеждали всегда россы – ибо у них, сколько можно судить, меньше моральных ограничений; впрочем, возможно, их методы просто лучше срабатывают на этой территории. Люди Севера в силу самого климата приспособлены к российским условиям лучше, чем люди Юга. У коренных русских – т.е. славян – множество раз был шанс начать с нуля и явить миру нечто небывалое, но откуда ни возьмись – на всякую русскую революцию с одной стороны набрасывались хазары, с другой варяги, и после краткого периода космополитизма и относительной вольности империя начинала новый круг своего существования, а население знай терпело.

Люди Юга действуют иначе, и философия их резко отличается от воинственной идеологии северян, хотя цель у них примерно та же – ослабление, разложение и в конечном итоге уничтожение коренного населения, пусть и не столь радикальными способами, как предполагают северяне. Если Север пользуется всем инструментарием принуждения и насилия, то Юг заманивает коренное население куда более соблазнительными вариантами – полным отказом от ценностей (включая самые архаичные, то есть семейные), идеологией праздности и потребления, антигосударственной риторикой, идеей расслабленности и независимости, а главное – самоцельной свободы. Немудрено, что «условно хазарская» идеология – которая, конечно, ничего общего не имеет с западным либерализмом – строится на отрицании «норманнских» ценностей, то есть на перевирании и без того перевранной истории. Если норманны из рода в род утверждают, что русские войны выигрываются самопожертвованием,- то хазары из рода в род доказывают, что они выигрываются заградотрядами, угнетением, страхом и пр. Коренное население, как мы знаем, к войне не склонно вовсе – единственным истинно народным полководцем в русской истории был Кутузов, делавший все возможное, чтобы не воевать вообще, и справедливо полагавшийся на спасительную роль пространства. Именно пространство – главный герой русской истории, чего не желают понимать ни норманны, ни хазары: им с этим пространством попросту не сладить, они испытывают перед ним род ужаса.