Сэм Шенбаум - Шекспир. Краткая документальная биография.

Никогда, пожалуй, добродушие Шекспира не подвергалось более строгому испытанию, чем в его сложных и двойственных взаимоотношениях с Джонсоном; отношение к нему Джонсона по крайней мере было двойственными. [14.12]В преданиях настойчиво утверждается соперничество этих двух мастеров. В XVII в. основанные на слухах рассказы попали в записи сэра Николаса Лестренджа, Николаса Бэрга и Томаса Плума. Во всех этих рассказах (за исключением одного) находчивый Уилл берет верх над тугодумом Беном. Во время одной веселой встречи в таверне Джонсон, написав первую строку своей собственной эпитафии ("Здесь Джонсон Бен лежит, он был"), передал перо Шекспиру, и тот закончил ее:

Шекспир, будучи крестным отцом одного из детей Джонсона, столкнулся с необходимостью подумать о подобающем подарке крестнику и "после глубокомысленных размышлений" придумал. "Я подарю ему дюжину хороших латунных ложек, - сказал он Бену, - а ты переведешь их" {Шутка основана на созвучии слов "latin" (латынь) и "latten" ("латунь"). Обыгрывается в ней и ученость Джонсона, в частности его знание древних языков. - Прим. перев.}. В плумовском варианте рассказа о латунных ложках герои меняются ролями, так что за Шекспиром вовсе не всегда оставалось последнее слово.

Это соперничество памятней всего отразилось в знаменитом отрывке из краткой биографии Шекспира, написанной Томасом Фуллером для его книги "История знаменитостей Англии":

Много раз происходили поединки в остроумии между ним [Шекспиром] и Бсном Джонсоном; как мне представляется, один был подобен большому испанскому галеону, а другой - английскому военному кораблю; Джонсон походил на первый, превосходя объемом своей учености, но был вместе с тем громоздким и неповоротливым на ходу. Шекспир же, подобно английскому военному кораблю, был поменьше размером, зато более легок в маневрировании, не зависел от прилива и отлива, умел приноравливаться и использовать любой ветер, - иначе говоря, был остроумен и находчив. Он умер от рождества Христова в 16.. году и похоронен в Стратфорде-на-Эйвоне, городе, где родился. [14.13]

"Как мне представляется", - пишет Фуллер. Картина, изображенная им, стоит перед его мысленным взором. Это плод художественного воображения, а не реминисценция, основанная на полученном сообщении. В остальном фуллеровская краткая биография, начисто лишенная конкретных фактов, лишь подтверждает такое впечатление. Исколесив провинцию в поисках материала для своих "знаменитостей Англии", он даже не удосужился узнать дату смерти Шекспира и оставил для нее жалкий пробел. Между тем эту дату легко увидеть на памятнике в стратфордской церкви.

Эти рассказы, как бы сомнительны они ни были, предполагают добродушное соперничество между двумя противостоящими друг другу гигантами (красивым и хорошо сложенным Шекспиром и дородным Джонсоном с его огромным животом). Они задумывали и создавали свои произведения, исходя из взаимоисключающих принципов. Предание о недоброжелательности Джонсона основано на порицаниях, то и дело встречающихся в его писаниях. В своем прологе ко второму варианту "Всяк в своем нраве" он саркастически высказывается о некоем современном драматурге, столь равнодушном к неоклассическим единствам, что у него на протяжении пьесы грудной ребенок превращается в бородатого шестидесятилетнего старца, а война между Алой и Белой розами ведется всего несколькими ржавыми мечами, и хор легко переносит публику за моря. В предисловии к "Варфоломеевской ярмарке" он смеется над теми, "кто плодит сказки, бури и тому подобные чудачества". Нетрудно догадаться, кто был объектом этих выпадов. И все же ближайшие друзья Шекспира из труппы короля пригласили именно Джонсона написать основной панегирик Шекспиру для первого фолио, и Джонсон откликнулся на это приглашение одним из самых восхитительных хвалебных стихотворений, существующих на английском языке. Однако, не связанный панегирическими обязанностями, в своих записных книжках, которые были опубликованы уже после его смерти, Джонсон вспоминал с любовью - хоть и не без критики - своего друга, которого, вероятно, уже более десяти лет не было в живых. Похвала Бена только приобретала, а не теряла свою силу от упрямых оговорок, продиктованных убеждениями художника и касавшихся шекспировской легкости письма. В конце концов следующие замечания Джонсона относятся к мастерству, а не к мастеру.

Помню, актеры часто упоминали как о чем-то делающем честь Шекспиру, что в своих писаниях (что бы он ни сочинял) он никогда не вымарал ни строчки. На это я ответил, что лучше бы он вымарал тысячу строк; они сочли мои слова недоброжелательными. Я бы не стал сообщать об этом потомству, если бы не невежество тех, кто избрал для похвал своему другу то, что является его наибольшим недостатком, и в оправдание своего осуждения скажу, что я любил этого человека и чту его память (хотя и не дохожу до идолопоклонства) не меньше, чем кто-либо иной. Он действительно был по природе честным, откровенным и независимым; он обладал превосходным воображением, прекрасными понятиями и благородством выражений, которые изливал с такой легкостью, что порой его необходимо было останавливать: Sufflaminandus erat [его надо сдерживать. - Лат.], как говорил Август о Гатерии. Его ум подчинялся его воле, вот если бы он мог управлять и им. Много раз он неизбежно попадал в смешные положения, как в том случае, когда к нему, исполнявшему роль Цезаря, один персонаж обратился со словами: "Цезарь, ты несправедлив ко мне", а тот ответил: "Цезарь бывает несправедлив, лишь имея к тому справедливую причину" и в других подобных смешных случаях {Этой реплики нет в тексте "Юлия Цезаря", вместо приведенных слов сказано: "Знай, Цезарь справедлив и без причины // Решенья не изменит" (Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 5, с. 265). Вероятно, Шекспир или актеры изменили эту реплику в ответ на замечания Джонсона и убрали из текста то, что может показаться иным не нелепостью, а раскрывающим смысл парадоксом. Пьеса была впервые напечатана в фолио 1623 г., очевидно, по тексту суфлерского экземпляра.}. Но его добродетели искупают его пороки. В нем было больше черт, достойных хвалы, чем заслуживающих прощения. [14.14]

"Он действительно был честным..." В устах Джонсона это высшая похвала.

Романтическая легенда сводит Джонсона и Шекспира с Рэли, Донном, Бомонтом и другими талантливыми и гениальными людьми в таверне "Сирена" на Бред-стрит, где рекой лились дорогая канарская мадера и речи, полные живости и тонкого остроумия. Предание столь прочно утвердилось в литературном фольклоре, что обезоруживает исследователя, однако, если он сам не слишком большой любитель пиршеств, он не может не заметить, что эти сборища в "Сирене" были запоздалым измышлением, игрой воображения биографов XIX в. (Рэли находился в заключении в Тауэре с 1603 г. и был освобожден уже после смерти Шекспира [14.15]). Однако Шекспир действительно знал эту таверну и ее радушного хозяина Уильяма Джонсона, виноторговца, у которого в 1613 г. были неприятности с законом из-за того, что он позволил своим посетителям съесть по кусочку мяса в постный день, когда разрешалось есть только рыбу. Уильям Джонсон принимал участие в качестве доверенного лица Шекспира в заключении его последней имущественной сделки. [14.16]