Вениамин Росин - И здесь граница

Турист невозмутимо попыхивает сигарой. Твердо и холодно смотрит из-под выпуклых надбровий куда-то мимо таможенника в сером форменном кителе со звездочками в петлицах.

— Золота, драгоценностей, незаявленной валюты, оружия не везете? — привычно спрашивает таможенный инспектор Егорычев.

На все вопросы последовал отрицательный ответ. Ничего недозволенного они не привозили и не вывозят.

Кублашвили заглянул в документы. Уроженец и житель Мюнхена Франц Гельмут Кюммер и его дочь Эльза возвращались из поездки по СССР.

Ну, с этой девицей в модных цветных брючках все ясно и понятно. Видать, избалованная: папаша собрался в поездку, и ей взбрело в голову посмотреть страну большевиков, где, говорят, даже летом лютые холода, по улицам бродят медведи, а люди все подряд бородатые.

А вот кто он, что за человек? Зачем, с какой целью приезжал к нам? То ли побывать, теперь уже в качестве туриста, там, где проходил в составе гитлеровского вермахта; то ли, став коммерсантом, прилизанный, корректный, ездил устанавливать деловые контакты. И еще что любопытно: откуда он так здорово знает русский язык? Москвич, да и только! В посольстве, что ли, работал или переводчиком в годы войны?

Но гостям, кто бы они ни были, подобных вопросов не задают. И Кублашвили молча осмотрел Кюммера с головы до блестящих лакированных туфель.

Неприятный тип. Такие вот господа собираются в мюнхенских кабачках и, размахивая пивными кружками, распевают реваншистские песни. Нет, ничему не научила их минувшая война.

Гм! Странно: элегантный мужчина, а под мышкой завернутый в газету батон.

Что тут, казалось бы, особенного, но Кублашвили задумался. Ничего удивительного, если ребенок держит бублик или пирожок, но чтобы респектабельный господин…

«В чем дело? В чем дело?» — вдруг разозлился на себя Кублашвили. Что он, в конце концов, придирается к человеку? Не нравится его самодовольная физиономия? Не нравится неприветливый суровый взгляд немигающих глаз?

Излишняя подозрительность тоже не к чести пограничника. Увидел батон в газете и уже бог знает какие выводы готов сделать!

Да шут с ним, с этим Кюммером! Пусть едет туда, откуда приехал! Век бы не встречаться с ним!

И подобно тому, как, включив освещение, мы видим, что скрывается в густой плотной темноте, Кублашвили вдруг все стало ясно.

«А-а, вот в чем загадка! Ничего не скажешь: ловкач!» — и посоветовал Егорычеву:

— Анатолий Степаныч, поинтересуйтесь батоном! Не промахнетесь.

Сначала на упитанном лице Кюммера промелькнула натянутая улыбка пойманного с поличным жулика. Но уже через мгновение сузились темные зрачки.

Вызывающе отставив ногу, процедил, что пища есть пища и посторонним прикасаться к ней он не разрешает. Не гигиенично. Это следует знать и советским пограничникам.

Кублашвили вспыхнул. Разумеется, запальчивость — плохой советчик, и он знает за собой такой недостаток, но наглеца все же надо одернуть. По всему видно, скромностью Кюммер не отличается. Гонора на десятерых хватит. Можно только представить, каким был он в годы третьего рейха, если сейчас ведет себя столь высокомерно.

— Послушайте, господин…

Кюммер пожал плечами: дескать, как угодно, смотрите, если желаете. И послушно положил на стол румяный, с поджаристой корочкой батон.

Во время досмотра все внимание Егорычев уделял вещам, одним вещам. Изучать, рассматривать их владельцев просто не оставалось времени. Теперь же, подавшись вперед, он уставился на Кюммера.

«Видимо, у Кюммера уже был инцидент на КПП, вот Степаныч и припоминает, что и как», — подумал Кублашвили и занялся батоном.

Внимательно, не дотрагиваясь, осмотрел, затем, склонившись над ним, понюхал.

Кюммер перешел на немецкий и что-то быстро говорил, заикаясь от возмущения. В уголках рта у него закипела слюна, и видеть это было неприятно.

Кублашвили снова понюхал батон. Любопытно! Пахнет медом. Свежим липовым медом. Следует отдать справедливость, сделано чертовски ловко. Хоть все глаза прогляди — ничего не увидишь. Один запах выдает. Слабый запах меда, которым замазана линия разреза.

«Ну, теперь что скажешь? За подобные проделки по головке не гладят, не жди!»

Подмывало объявить громко, на весь зал:

— Не турист ты вовсе, а контрабандист!

Но Кублашвили подавил в себе столь мальчишеское желание и молча поднял батон на уровень глаз.

Легкое усилие — и батон распался на две половинки. Внутри — тугая пачка сторублевок.

«Не-ет, не для коллекции собрался ты вывезти их, — сердито подумал Кублашвили. — Возможно, расчитывал, вернувшись домой, обменять в банке на золото, а вернее всего — выполнял задание спецслужб…»

Кюммер напряженно сопел, потирая мочку левого уха. Дочь его, прижав к губам кружевной платочек, испуганно смотрела на Кублашвили.

Егорычев не сводил глаз с Кюммера и, морщась, покусывал губу. По всему было видно, старался вспомнить что-то давно забытое, ускользающее из памяти.

Но вот он обрадованно улыбнулся и, опершись руками о стол, насмешливо сказал:

— Откровенно говоря, не ожидал, что судьба снова сведет нас, герр гауптман! Раздобрели вы с тех пор, с трудом узнал… Авария самолета, помню, весьма огорчила вас, но благодаря ей, вы благополучно выкарабкались из войны. Кто знает, как бы обернулось, служи вы дальше в авиации.

По лицу Кюммера пробежала судорога, но он овладел собой и спокойно, как ни в чем не бывало, ответил:

— Ошибаетесь… С авиацией я ничего общего не имел. Санитаром был, еще при осаде Одессы в плен попал. Там русскому и научился. Говорите, похож на какого-то летчика? Мало ли кто, ха-ха-ха, на кого похож…

Кублашвили не удалось дослушать окончания разговора. За спиной пробасил сержант Денисов:

— Товарищ старшина, срочно в штаб! — и, понизив голос, добавил: — из редакции окружной газеты звонили, Что-то уточнить хотят.

Егорычев столкнулся с Кублашвили в дверях вокзала. Поздоровавшись, сказал, словно продолжая неоконченный разговор:

— Не идет у меня из головы вчерашняя встреча. Поверите, только о ней и думаю. Просто удивительно, до чего мир тесен. Мог ли я предполагать, что когда-нибудь увижу Кюммера, пилота германского десантного самолета. Дела-а…

— Сознался все же? А говорил, что санитаром в начале войны в плен попал.

Егорычев отвел Кублашвили в сторону.

— Кто его знает, зачем соврал… Люди есть люди. Гитлер не оправдал надежд таких, как Кюммер, вот он и открещивается от службы в вермахте, хотя лично ему ничто не грозит, Будучи летчиком, угодил в плен, затем отпущен на родину. Возможно, просто не захотел лишних расспросов. Достаточно неприятностей с деньгами в батоне.

— Анатолий Степаныч… — замявшись, Кублашвили умолк.