Газета День Литературы - Газета День Литературы # 66 (2002 2)

Впрочем, очень хотелось завалиться в какой-нибудь спасительно чудодейственный старорежимный дамский… faint. Так сказать, сделать финт-фейнт…

Но такие идиотические мечтания не сбываются по собственному желанию; они, подлые, случаются сами, без предуведомления, почти исподтишка, блюдя воровскую, так сказать, традицию…

— Ну, господа убивцы! Я жду вас! Вот он я, ваша трепетная жертва! Втыкайте что нужно и куда нужно… Пилите, в конце концов! Я ваш!

В ответ на мою дамскую мольбу…

Вместо порядочного молниеносного удара судьбы — профессионального тычка шилом — мои уши еще более заложило от непорочно обморочной дешевой тиши…

Я обнаружил, что мои ноги-невидимки уже выбрали какой-то шустрый маршрут, — меня вольно несло на неведомые, невидимые и, вероятно, жуткие преграды…

Я полагал, что вот-вот упрусь лбом или костяшками ног въеду в какую-нибудь капитальную кирпичную перемычку-переборку…

Я изо всех своих поношенных психических сил надеялся на…

Разумеется, на самый благоприятный для моего бренного тела исход. Мое тело блефовало самым простодушным образом.

Мое тело желало жить и поэтому жаждало порядочного справедливого великодушного исхода Распри — Согласия…

И я дождался социалистической справедливости в отношении своей фаталистически (мисопонически) прикорнувшей натуры.

Я не почувствовал никакого изменения в своем паникующем, обильно спрыснутом мертвящими духами организме…

Спустя пару мгновений, после неуловимого, почти безболезненного кольчатого ощущения в районе пупочной брюшины, я вдруг сообразил, что меня наконец-то продырявили нежным сапожным инструментарием — шилом, прошедшим, по всей невидимости, лазерную заточку…

Вернее, меня не проткнули, меня на какие-то доли секунды нанизали на некую неощутимую струну-спицу… И почти тотчас же сбросили, смахнули с ее тончайше стильного жала-тела.

Причем продырявили (или продырявила все-таки) до такой степени шустро, что мое обоняние не успело среагировать подобающим образом и не перебросило моим самооборонительным силам оперативную информацию, дабы те привели бы себя в готовность, какую-никакую…

Потолкавшись пальцами у волосистого пупка, я едва нащупал просочившуюся сукровицу, которую сперва обследовал на аромат, затем, не побрезговал, — и на вкус… Все сходилось — на влажные подрагивающие подушечки нацедилась моя ценная животворная жидкость, изойдя которой, я более…

А поелозив свободной рукой по спине, в районе левой здоровой почки обнаружил ту же кровянистую натечь…

Невидимая интеллигентная бабуська продернула через меня, громогласного губошлепа, свое смертоубийственное приспособление, точно я всю жизнь мечтал быть аккуратно пропоротым и вздетым в виде ценного жужжащего жука в этом трупно-черном гербарии…

— Мадам! Вы чудесно освоились на этих войнушках… Вы, бабуля, молодчина… Так ловко приколоть, когда ни зги не видать… Полагаю, санитаров здесь не полагается…

В ответ изо всех черных углов этого боевого самодеятельного полигона на меня наверняка безнадежно затаращились рассредоточенные безмолвные жертвы и палачи, среди которых и моя интеллигентная с пенсионерской биографией мадам-палачка…

Собственно, после экзекуции протыкания полагалась бы следующая стадия — отпиливание какой-нибудь неудачливой неосторожной конечности, скорее всего верхней, в особенности правой, которой я все норовил сцапать кого-нибудь или что-нибудь в этой предупредительно тишайшей пустоши…

— Сударь, — я это к вам, голубчик, который нынче с пилой двуручной жертву приискивает. Я к вашим услугам! Пилите, если уж так приспичило… Бог вам в помощь…

Нехорошо, дядя Володя, всуе Создателя поминать в сем адском урочище… Не зачтется сия бравада твоей грешной душе. Не зачтется…

А в сущности, какая теперь мне разница — от искусного прободения, которое свершили с моим глупым телом, все равно долго не протянуть, внутреннее невосстановимое и неостановимое ничем кровотечение, гнуснее поражения не бывает, если верить медицинским талмудам…

Но надеждам моим куражливым на встречу с убивцем-пильщиком суждено было не оправдаться, потому как вместо второго вооруженного гладиатора, которого сулил мне мой доморощенный самодержец-родственник, по ходу безумного спектакля был введен совсем иной, более жутковатый персонаж, которого я давно знал — и ведал о нем, кажется, все…

Это оказался…

Это оказалась моя разлюбезная…

Свою бывшую суженую я угадаю в любой столичной толчее. Угадаю благодаря натренированному многолетней осадой обонятельному аппарату, который помимо моих волевых команд в любое время суток обреченно отрапортует: в пределах досягаемости рукой находится любимый объект…

Специфическую ароматическую ауру моей бывшей возлюбленной супруги я не спутаю ни с какой другой. И не то что она, аура, тошнотворно забивает все остальные присутствующие запахи, отнюдь — вполне цивилизованно одуряющий дамский синтетический парфюм-букет, который собирался ею столько лет,— и наконец, собранный, окончательно подвиг меня на дезертирство из любовно обустроенного семейного гнездовища…

И минуло всего-то года полтора с моего джентльменского самоустранения с брачного поля боя, в сущности, не прекращавшегося во все предыдущие ударные пятилетки качественного семейного жития, — и вот нате вам, встретились на нейтральной, чудовищно благоухающей, непроглядной территории… Территории сумасшедшего мизантропа и впридачу родственника.

— Голубушка, а тебя сюда кто зазвал?! Чего тебе-то здесь надобно, Лидунчик?

— Не хами так громко! Вот отпилят твой подлый язык. Не пришьешь обратно.

Этот родной (до отвращения) сварливый голос вроде как вернул меня к этой мистификаторской действительности, в которой по какому-то чудесному стечению мы так чудно пересеклись…

Странно, а почему Лидуня не трусит и запросто выражается вслух? Почему не боится засветиться голосом? Она что, не ждет нападения? Или вооруженные подданные рабы (а моя бывшая стерва, стало быть, — рабыня) по устному вердикту самопального диктатора освобождаются от страха смерти…

— Лидунь, а меня уже весьма изящно ранили… И ранение, уверяю тебя, совершенно не опасное. От подобной контузии умирают через сутки. Целых двадцать четыре непроглядных часа! Ежели только ваша милость не отпилит мне какую-нибудь важную самоходную деталь…

Не знаю почему, но вместо родственных плаксивых приветствий меня потянуло на дешевое гусарское красноречие. Хотя вместо красивых псевдородственных речей остро захотелось совершенно иного — захотелось обыкновенного человеческого соучастия. Вернее, именно женского. Именно…