Газета День Литературы - Газета День Литературы # 76 (2002 12)
- Название:Газета День Литературы # 76 (2002 12)
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Газета День Литературы - Газета День Литературы # 76 (2002 12) краткое содержание
Газета День Литературы # 76 (2002 12) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Ой, Андрей Андреич, вам же надо ноги помыть. Я сейчас воды принесу, а вы садитесь в это или в то кресло.
Кресла были плетеные. Старина. Как ещё живы-то. Дедушка с ужасом смотрел на мои грязные ноги. Он плоховато слышал и видел, но ноги мои углядел и стал думать. Впрочем, внимание его тут же переключилось на шахматы: он решал какой-то этюд или играл сам с собою, не знаю, но я придвинулся к нему, пряча ноги под кресло, и полюбопытствовал, показывая тонкое знание шахмат:
— Это не этюд Кереса 1948 года?
— Н-нет. А вы его знали?
— Я всех знал. Нимцович. Тарраш. Этот особенный. Мой папаша у него выиграл на семнадцатой доске. А что делать — он же был в цугцванге.
Он вылупил глаза на меня! Он так обрадовался! В это время Элен принесла воду в тазике, и я мыл ноги, продолжая потрясать Ивана Савельича.
— Видите, Андрей Андреич, тут оч-чень сложная штука: ферзь берется при шахе белой пешкой.
— А если за два хода до этого сделать так, то есть переиграйте: слон идёт сюда, конь — сюда, и белой пешке некуда идти. Так?
— Н-ну, вы — корифей! У вас разряд или вы мастер?
— Да что вы, — рассмеялся я, — так... игрывал когда-то... больше под банкой в Парке Горького, там был Шахклуб и всякие идиоты... ой, простите!
Элен сидела за столом, сложив голову в руки, спина её вздрагивала.
— А вот, знаете ли, я могу вас научить уникальной игре, игра просто историческая, даже мистическая.. Хотите? /Он загорелся и стал расставлять фигуры заново./ Что там "испанская партия", "индийская защита", "Кароканн" — это всё для детей. Партия называется "Трубы Навина". Был такой у древних евреев начальник Иисус Навин. А придумал игру царь Соломон и всех царей мира обыгрывал.
— Ну-те, ну-те, — заторопился д
едушка, — это интригует, я все партии знаю, все защиты, но такого не слыхал, а вы-то откуда ее узнали?
— Одно время лежал в психушке, в психосоматике, так один больной и научил, а он вычитал ее где-то в апокрифах.
— Вы лежали в сумасшедшем доме?!
— А что такого. Я там сон лечил. В неврозах. Это я пошутил насчёт психосоматики. Там Зыкина лежала. Ну-с, начинаем... Я, конечно, помню лишь ходов десять, но дальше всё пойдёт само собой. Агрессивней партии я не встречал, Иван Савельич. Во-первых, вот эти пешки белых — а трубят в трубы Навина белые /он всех устрашал именно жуткими звуками труб, длинных, вроде зурны, что ли, и выли они тысячами — представляете! да ещё на рассвете, когда все спят/, да, так трубят белые, и пешки открывают слонов — кинжальный огонь по флангам... Так, затем размен пешек левого фланга, открытие ладей... Правый фланг — та же история. Ладья на ладью, конь на коня. Ферзь вылетает на поле Н-5. Это же Ливан, Вьетнам, Ирак, Сербия! Правда?
— Да-да-да.... — дадакал дедушка, даже притоптывая сандаликами. Мне Элен дала тряпку вытереть ноги и пушистые шлепанцы. — А вдруг я в них домой уйду, а? — пошутил я.
— Идите, — равнодушно пошутила и она, а сама открыла бутылку, разлила портвейн по стаканам и показала на печенье. Мы выпили.
Кстати, только теперь я заметил, что она переоделась: шёлковые брюки, туфельки на высоком каблуке /ах, какие сексуальные!/ и длинная кофточка-распашонка. Нарочно, что ли, но бюст её возвысился ещё более красноречиво. Словом, это был мёд, мёд!
Я продолжил городить на доске ужасающую чепуху, дедушка пытался усвоить логику, но я, как, горячечный больной, шептал: "Никакой логики... это нельзя ничем объяснить, только напор, напор а ещё раз напор..." — "Но у вас же почти не осталось фигур..." — "А вот вы, если запомнили, снова начните, но ведите линию белых, то есть Навина, — конечно, осторожно,— и вы увидите, какая будет блистательная победа!" Я выпил ещё целый стакан и откинулся в кресле. Элен смотрела на меня с гордостью и благодарностью:
— Он вообще-то плохо слышит, вы ему говорите громче, но лучше всего оставьте его с этими трубами, а... — тут она замерла, ведя глазами по окнам веранды. Бог мой! Мимо окон двигалась голова то ли юноши, то ли подростка, но странно: то появляясь, то пропадая. Какой же у него рост, если я еле доставал с улицы нижнего края окон, а я высокий, и при этом сильно хромать?
В дверях появился очень худой, почти скелет, гигант-мальчик лет пятнадцати-шестнадцати. Очень красивое лицо, но не в мать и не рыжий, а черноволосый. Кожа белая-белая, тонкая, почти кость. Большой выразительный рот, немного капризный. Глаза как уголь. Руки и ноги у него двигались вперекосяк, ступни внутрь и согнуты колени. Конечно, это церебральный паралич, мука адова для детей, да ещё таких красавцев и в таком полумужском возрасте. Он был весь в поту и всё обтирался платком, разглядывая нас с насмешливым любопытством — точнее, меня. Я так подумал, что я не первый такой гость в семье, с видами, а он таких ненавидит или, по крайней мере, еле выносит, а, судя по его умным глазам, постоянно находится в броне язвительности. Я ещё так заметил: мгновение в глазах его была веселость, но тут же в них словно упал камень.
— Ты что, Димушка? — ласково приветствовала его мать. — Чего стоишь, садись, пей чай, вот Андрей Андреевич принес тебе вишни, ты же их любишь. У нас нет вишневых деревьев, как-то они вырождаются последние годы, — это она мне. Я согласился, что это так.
Он проковылял к свободному креслу, чуть не задев нас всех длинными руками, и свалился в глубь материи шезлонга. Стал, как пятилетний. Но тут же приподнялся, подчеркнуто протянул мне узкую ладонь:
— Димитрий. И где же, мама, ты его подцепила? На пляже?
— Димка!! — она задохнулась и глаза её побежали по мне, ища извинения и за него, прося пощады. — Что это ещё за... /даже трудно было назвать такой выпад сына/.
Как же ей было тяжело. Только что веселилась, ныряла, плескалась, слушала мои глупости, может быть, вспомнила себя девочкой, и вот... Пока он изящно пил чай, взгляды их стукались друг об друга, я даже подумал, не уйти ли мне, так неприятно, тяжело было.
— Дима, может, выпьешь немного портвейна, очень хороший, хотя, по правде сказать, уж не тот, что был во дни моей юности.
— Портвейн во дни вашей юности... Прекрасно звучит, правда, мам? Целая поэзия. Вы, наверно, поэт.
— Да. Крупный. Я — классик. Моя фамилия Громыко /он поперхнулся чаем от смеха/ и меня проходят в школах. Вы проходите?
И жалко его, и в то же время: вот скотина, ему вишни принесли, вином угощают, высшую вежливость проявляют, а он, сопля зелёная, ещё издевается! Но... я опомнился: кто передо мной? Калека, закомплексованный ребёнок, для которого мамка — божество, последняя рука в этом мире.
— Ни-ни-ни, — продолжала Элен, перехватив у меня бутылку, — вы что!.. Он же ребенок.
— Мама! — вскипел Дима. Посмотрел на меня. — Я у неё, Андрей Андреевич, всё в деточках хожу. А я уже и водку пил! и курил! Вот! Ну не буду, мама, не смотри на меня так...
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: